Велосипедные путешествия
Александр Токарев
Иногда устаешь от волнового наката, бьющего в волжские берега, пенящихся тяжелых валов в бесконечных далях водохранилища, гудения лодочных моторов в протоках, беспокойного неба, прожилистого от белесых облаков, гонимых долгими ветрами. Устаешь от уколов озерных окуней-недоростков, монотонно хватающих крутящуюся обманку или фальшивую силиконовую рыбку. Все это уже было неоднократно, и исчезает тайна, заставляющая дрожать руки в необъяснимом азартном возбуждении. Глаза привыкают к знакомым ландшафтам, и росистые зори теряют свои краски и запахи. И тогда возвращаешься к бесхитростной поплавочной аксаковской ловле где-нибудь на малой речушке, миловидной, как все незатейливые сельские пейзажи.
Хитрый Ванька
Мы искали пруд, легендарный пруд, где, по рассказам аборигенов, отчаянно клевал медный карась. Наш экипаж – это я и сын Иван, настороженно, словно зверек, замерший на сиденье, устроенном на раме спортивного велосипеда. Мы неслись в закат и обгоняли всех попутных велосипедистов. И сын этим гордился, поскольку работал «мотором»: гудел, брынчал губами, взвывал на подъемах, как некий натруженный двигатель внутреннего сгорания. Солнце падало в луга, пахло душисто цветочным на вечерней росе настоем и первой скошенной увядающей травой. Теплый ветер порывами приходил с юга, путался в волосах и останавливал велосипед. Но мы уже неслись с горы, и тогда «мотор» довольно урчал, словно котенок из львиного прайда.
– Пап, смотри, дельтаплан! – забывает вдруг свою бензомоторную роль Ванька и показывает рукой куда-то в луга. – И вертолет, смотри, вертолет маленький летит! – совсем уже в восторге задыхается сын.
Действительно, неподалеку зависает в восходящем потоке косое крыло с пилотом, но аппарат почему-то вдруг резко уходит в сторону, беспомощно чиркает по земле и садится на траву, словно бабочка с протертым и вялым крылом. А над дельтапланом кружит миниатюрный одноместный вертолет-автожир. В век реактивных лайнеров эти хрупкие мотыльки необычны и красивы. В них – моя детская ностальгическая мечта о небе, первый сколоченный гвоздями каркас, обтянутый матрасным полосатым сукном, купленным на медяки из копилки, отчаянный спуск на лыжах с крутой горы навстречу ветру, подъем на высоту человеческого роста, треск ломающихся брусков, в результате – невыразимое чувство короткого полета и подвернутая нога…
Пруд мы нашли, но даже не размотали снасти. От дачных домов-коробок, словно жадные загребистые руки, тянулись к травянистой заводи скоросколоченные заборы. Этот захват земли до самого пруда не давал подойти к воде. Лишь на противоположной лесистой стороне проглядывался открытый участок, но место было болотистое, до тоскливости унылое, с чахлыми березками и падающим ельником.
– Ну, чего, Ванюшка, домой? – показно бодрясь, спрашиваю сына, но вижу, как его глаза медленно наливаются слезами и краснеют. Он становится похожим на кролика.
– А в Комино? – сквозь слезы блеет Иван.
– Так до Комино отсюда километров пятнадцать. А педали ведь мне крутить…
Я, конечно, дразню сына. Нам с товарищами уже не раз приходилось забираться на велосипедах в дальние дали, случалось и за пятьдесят с гаком километров. И в этих путешествиях была своя прелесть: пение шин по асфальту, запахи живицы, багульника и теплой сосновой коры, тишина утра и эхо кукушки в борах, туман на росистом шоссе, напряжение мускулов... И мне хорошо оттого, что сыну важно не пропустить закат на реке, раз не удалось половить на пруду, захваченному собственниками.
Река млела в теплых луговых берегах, где стрекотали кузнечики и басили шмели. Плавился малек в вечерней устало-сонной воде, пуская круги, словно от мелкой мороси. Случалось, рыбки выплескивались поверху, когда в камышах кто-то начинал возиться и сочно чавкать. На этот шум из-под берега отзывалась старая лягва, и ее квакливое ворчание подхватывали многочисленные товарки, раздувающие щеки в теплой тине. Тогда над водой долго висел гортанный гомон и угасал в свисающих ивах.
Мы слышали от местных рыбаков, что в здешних ямах водится крупный карп, и то ли он не брал никакую насадку, то ли ловить его не умели, но тяжелые рыбины лишь дырявили сети местных жителей, попадаясь все же изредка в крепкие капроновые путанки. Говорят, водится и крупный язь, но мне здесь рыбины тяжелее восьмисот граммов не попадались. Но и на такой улов мы с сыном не могли надеяться в этот раз, поскольку наши легкие карасевые снасти не годились для доночной ловли, или для ловли впроводку. Да и не это было главное. Второй лишь раз в жизни сын брал в руки удочку. А в первый приход к реке его поплавок впустую топили нахальноглазые юркие чики-верховки и воровали насадку. Ванька в досаде хлестал по воде бамбуковой удочкой-коротышкой и наливал слезами глаза.
Забрасываем снасти рядышком, у береговых кувшинок. Но сказать «забрасываем» было бы, наверное, слишком сильно, поскольку Ванькин крючок с крутой манкой то цеплялся за кубышку, то попадал под куст. Еще и еще раз демонстрирую сыну, как забрасывать, и с удивлением чувствую досаду оттого, что некогда самому ловить… Уж не азарт ли меня взял из-за поклевок мелочи?.. И это после щук полупудовых (была и пудовая с гаком), окуней тяжелее двух килограммов, леща на три с лишком?!. Да и мало ли было поймано крупной красивой рыбы? Опомнившись, помогаю сыну.
– Вот так отводи руку. И не леску вперед отбрасывай, а удилищем подавай. Оно спружинит и само забросит. Как вичкой комок глины.
– А как это?
Нет, они, наверное, уже не узнают, что такое со свистом залепить хлестким ивовым прутиком катыш свежей глины куда-нибудь в поднебесье, в худшем случае – в окно…
Ну, вот и поплавок сына все чаще приводняется на полную длину лески. А вот уже и первая поклевка.
– Ура-а! – выбрасывает Ванька далеко в траву чику. Может быть, одну из тех самых, что обманывали его в первый раз. Пошло дело… Причем, немногим хуже, чем у меня. Но поскольку опарыша брать в руки он отказывался, то ловил большей частью верховку, редко – уклейку. У меня тоже шла не волжская сорога, но из спичечного коробка бы высунулась…
– Может, Ваньк, на окуня поохотимся?
– Давай! – загорается сын, но тут же поправляется. – Только отцеплять сам будешь.
– Договорились, но первого поймаю я!
Поспорили с сыном. Насадили червей, приготовленных для хваленых карасей, и забросили снасти. Но как бы я ни хитрил, ловя и со дна, и вполводы, и, забрасывая, прикусив язык, точно в дальнее окошко среди кувшинок, первый окунь оказался Ванькин, а я тягал сорожек, почему-то забывших, что летом вкуснее мучное или опарыш. Не поймешь их…
– Бог в помощь, – послышалось откуда-то сверху. Там стояли два паренька. – Как рыбалка?
– Да балуемся, – неопределенно мычу я с ужасом, что парни увидят мой улов взрослого человека.
– А можно тоже попробовать?
– Так мелочь же.
– Все равно интересно.
– Ну, валяйте вон его удочкой, а он поужинает пока.
Они по очереди с увлечением тягают мелкую рыбешку и отрываются с трудом лишь тогда, когда сын не на шутку взбунтовался, дожевывая копченую колбасу.
– Да я и есть-то не хотел. Буду рыбачить!
– На, держи, рыбак, – нехотя возвращают снасть парни. – А мы пойдем сено грузить. Искупаться приходили, – почему-то объясняют они и уходят, так и не искупавшись…
Обратно мы неслись уже в ночь. В лица колко тыкалась мошка, ледяной туман лежал в росных низинах, где бродили, спотыкаясь о кочки, зачарованные коростели-дергуны. Заря давно опала за дальний лес, и теперь лишь отливала в высоком небе прозрачной зеленью, над которой в черном тяжелом бархате проглядывались звезды. Ночь, летняя ночь, пахнущая мокрыми лугами, свежим сеном и ромашкой, неслась нам навстречу. И не было ничего лучше этого быстрого ее скольжения в знобкой и неподвижной тишине. Сын, замерев, молча глядел вперед. Его легкие волосы, пахнущие тем же сеном, щекотали мне подбородок, отдуваясь встречным потоком.
А дома Иван неожиданно заявил, что поймал больше меня… И это было бы правдой, если приплюсовать ту рыбу, которую ему наловили парни-косари. Но я не стал его переубеждать…
К Старожильску
До Старожильска – сорок километров. Нам сворачивать на тридцать девятом, на лесную дорогу, но еще «пилить» по ней, песчаной и пышущей жаром, тоже не менее двух километров. Если бы не грузовые первые скорости на передних и задних звездочках, не тронуться бы с грузом и тележкой на обычном велосипеде по песку. Но Иван в нынешние свои тринадцать лет держался на удивление стойко и, забегая вперед, скажу, что на обратном пути даже занесся гордостью высокомерной гоночной и не позволял себя обогнать попутным велосипедистам…
Большая Кокшага в этих местах чиста и миловидна, с песчаными ивняковыми косами и обрывистыми берегами напротив кос-пляжей. Под обрывами лежат упавшие дубы, обтекаемые со звоном стремительными струями. Эти звонкие струи бегут под узловатыми ветвями поникшего, но живого еще дерева и закручиваются в водовороты. В бурылях нередко бьет тяжелый хвост, и прыскает серебристая мелочь-верхоплавка. Юрко проносятся над водой речные кулички, и парят в высоком небе ястребы-тетеревятники, вольно опираясь широкими крыльями на теплые восходящие потоки. Тонкий плеск стремительной воды естественно вплетается в сонный гул дубрав и боров, уставших от полуденной жары. И от этой музыки речной и лесной жизни теплеет душа и делается спокойно.
Но эти места довольно людны, особенно в праздники и выходные дни. И в этом случае у велосипеда большой плюс: он проедет везде, а где не проедет, там хозяин на себе перенесет… И не добраться до заповедных мест шумным компаниям на автомобилях. После этих компаний на берегах и плесах нередко остаются смердящие помойки.
По Большой Кокшаге часто проплывают любители тоже заманчивого и энергичного вида туризма-отдыха – сплава. Большей частью они здороваются, проходя мимо. Как-то разговорившись с путником на резиновой лодке, я по акценту понял, что он не наш, не местный. Выяснилось, что с Казани. Встречал я казанцев и в устье речушки Рутки, по которой нередко сплавляются и нижегородцы.
– У вас же самих река под боком, притом большая и рыбная. Зачем куда-то ехать и барахтаться в ручейке? – с удивлением интересуюсь у казанца.
– Э-э, изгадили все у нас. И река не та, и рыбы не стало. А у вас тут чисто и народу мало, – ответствовал собеседник. И мы попрощались, пожелав друг другу удачи.
Как бы ни сотворить и нам то, что сотворили люди с реками и лесами у больших городов. Тяжелеет на душе от того, что в чистой еще реке, но рядом с поселком уже явно становится меньше рыбы. Все же, видимо, успевают гаденькие люди ударить исподтишка током в живую плоть реки Кокшаги…
Ехать по шоссе было не в тягость. Останавливались по первому требованию Ваньки и пили холодный смородиновый морс из термоса, прикрепленного к раме. Увидев на рынке «знаменитый» китайский ширпотреб в виде жалких проволочек-креплений и крошечной капроновой бутылочки, я провел испытания своего рыбацкого небьющегося литрового термоса на предмет удержания уже не тепла, а холода, прокалив его на солнце целый день. Жидкость осталась ледяной, как и была изначально. Представляю, какая бурда получилась бы в покупной капроновой емкости на жарком солнце… Крепление для термоса я также изготовил сам, простое и надежное.
Едва свернули в лес, как откуда-то из тенистых зарослей посыпались маленькие, но злющие комары. Пришлось обувать сапоги и защищаться накомарниками. А выехали на место – длинную песчаную косу – и словно открылся совершенно другой чистый и светлый мир! Ветер ерошил быструю воду и гладил вспотевшие лица.
– Позавтракаем, Ванюшка? – предлагаю я.
– Рыбачить хочется, – вздыхает сын, но тут же соглашается. – Лано-лано, и есть тоже хочется…
Перекусили и забросили пару донок-удочек с колокольчиками на вершинках. Одна из донок была оснащена маленькой кормушкой. Из насадок и наживок у нас была, кажется, любая на вкус речной рыбы: перловка, крутая манка, горох пареный и зеленый консервированный, опарыш, черви. Едва донки настороженно замерли над речными струями, как та, что была оснащена кормушкой, резко качнулась, вершинку «телескопа» повело против течения, звякнул колокольчик. Подсечка!.. Из воды в брызгах вылетела какая-то длинная серебристая рыбина. Да это же елец!.. Давно его не ловил, наверное, с детских лет… Причем, елец взял крупный. Такие мне еще не попадались: сантиметров около двадцати пяти, если не больше. Потом заклевали ельцы калибром помельче.
А сын тащит из воды сорожку! Она выбрала зерна перловки, перемешанной с молотыми жареными семечками – для запаха. Рыба клевала некрупная, но от малой реки чего еще ожидать?..
Когда день прошел свою половину, над противоположным берегом повисли тяжелые синие тучи. В них засверкали молнии и глухо заворчали отдаленные раскаты грома. Пришлось спешно ставить палатку: укладывать поперек гибкие ветви ивняка, а на них – слой береговых лопухов, густо покрывших верхнюю часть косы. Под навес-предбанник спешно укладываем с Ванькой вещи. И вовремя… Резко хлестнул ливень, и небо над нами треснуло в ослепительных вспышках молний.
– Не люблю грозу, – шепчет Иван, блестя испуганными глазами в полумраке навеса.
Мне тоже неуютно, поскольку молнии постоянно хлещут в землю, но я подбадриваю сына.
– А ты погляди. На той стороне стоит высокая елка. Она и будет молниеотводом, если что. Железяки-велосипеды от нас в стороне.
– А мобильник? – ехидно допрашивает сын. – Притянет молнию и – пух!.. Сгорели мы…
– А мобильник я сейчас выкину в реку, мне он все равно уже надоел…
– А-а, ну ладно, пусть гроза ворчит, а мобильник не выкидывай, он нас утром разбудит в три часа.
Лукавит, хитрец, ему бы только до игрушек дорваться в телефоне, мало ему компьютера.
Дождь хлестал непрерывно, но неожиданно выглянуло солнце, и струи ливня засеребрились в его лучах, а там и радуга разоцветьем изогнулась над рекой. После дождя, несмотря на классическое утверждение о клеве после оного, рыба брать отказывалась. Но тут пришла подсказка от неопытного, казалось, сына.
– А на хлеб… Давай на хлеб попробуем.
Как-то забылась эта немудреная насадка в череде разных изысков для современной избалованной рыбы. А если попробовать?.. Насаживаем на крючки донок катыши ржаного хлеба. И… сорожка заклевала. А потом нас подкинул с бревна-сиденья резкий звонок колокольчика закидушки, у тяжелого грузила которой, в порядке эксперимента, также была установлена небольшая кормушка, набитая пшенно-горохово-перловой кашей со жмыхом, жареными молотыми семечками и…веточками свежего укропа… Помнится, на Волге ловили мы с моей «Оби-3» моторной на «кольцовку» язей, приманенных подобной прикормкой. Здесь же взял на «бутерброд» из червя с опарышем подлещик, затем – еще один, но оба не крупнее трехсот граммов. Потемну ужинаем у небольшого костерка и заваливаемся в палатку.
На рассвете меня разбудил сильный всплеск и возня где-то у привязанного к рогатине садка, опущенного в воду. Затем над палаткой прошелестели большие крылья, и все стихло. И одновременно запел будильник мобильного телефона. Вылезаем с сыном из палатки и видим на песке, рядом с садком, крупные птичьи следы. У Ваньки – пытливого исследователя динозавров – своя аналогия.
– Птеродактиль!..
– Похоже, тут вор в перьях был, – досадую. – Серая цапля, скорее.
И точно. Выклевала, носастая, рыбу из садка, а теперь стоит за поворотом на своих ногах-ходулях с невинно-постной физиономией и поклевывает себе мелочишку, словно бы ничего и не случилось. Хоть бы выбрала, ворюга, рыбу в садке ту, что помельче. Так нет, оскоромилась редким для меня крупным ельцом, подлещиками и сорожками. Никакой порядочности у местной гарпии!..
Несмотря на наши ожидания, утренний клев был отвратительным. Не брала рыба никакую насадку, и все тут… Но зато на отмели, почти у самых ног, отчаянно клевали пескари. А на другой стороне в яме… А в яме время от времени ворочался и булькал в воде какой-то хищник… На жереха, вроде, не похоже. А что если?.. Переоборудую закидушку под живцовую снасть: ставлю поводок повыше, в метре от грузила; привязываю крупный крючок и насаживаю пескаря за обе губы. После заброса, несмотря на шум от падения тяжелого грузила, колокольчик закидушки мягко, без звонка, подался вперед, а затем последовал сильный рывок! Подсечка!.. И на леске загуляла, зарыскала из стороны в сторону сильная рыбина. Вскоре она показалась и забилась на поверхности. Это был окунь за полкило…
– Ура-а!.. Окунек попался!.. А ты говорил – нет крупной рыбы! – запрыгал на песке Ванька.
– Белого-то крупняка ни одного не поймали, – осаживаю сына, но и сам повеселел. А то уже тоска мутная легла на сердце от вида мертвой воды.
А «белый крупняк» тут все же водится, несмотря на жлобское вмешательство человека. Ясно, что места ниже, у Сабанаково и Маркитана, еще богаты рыбой, поскольку туда труднее добраться, но и рядом со Старожильском случается зацепить матерого золотого леща, как и выпало мне в следующий мой приезд сюда. Но ловил я сорожку, густеру и лещей с лодки на «кольцовку», привязавшись к дереву над ямой, в перекрестье двух речных струй.
Наверное, еще не раз предстоит открывать для себя по-новому эти места, вновь и вновь возвращаясь к золотистым плесам и чистой воде Большой Кокшаги…
Иногда устаешь от волнового наката, бьющего в волжские берега, пенящихся тяжелых валов в бесконечных далях водохранилища, гудения лодочных моторов в протоках, беспокойного неба, прожилистого от белесых облаков, гонимых долгими ветрами. Устаешь от уколов озерных окуней-недоростков, монотонно хватающих крутящуюся обманку или фальшивую силиконовую рыбку. Все это уже было неоднократно, и исчезает тайна, заставляющая дрожать руки в необъяснимом азартном возбуждении. Глаза привыкают к знакомым ландшафтам, и росистые зори теряют свои краски и запахи. И тогда возвращаешься к бесхитростной поплавочной аксаковской ловле где-нибудь на малой речушке, миловидной, как все незатейливые сельские пейзажи.
Хитрый Ванька
Мы искали пруд, легендарный пруд, где, по рассказам аборигенов, отчаянно клевал медный карась. Наш экипаж – это я и сын Иван, настороженно, словно зверек, замерший на сиденье, устроенном на раме спортивного велосипеда. Мы неслись в закат и обгоняли всех попутных велосипедистов. И сын этим гордился, поскольку работал «мотором»: гудел, брынчал губами, взвывал на подъемах, как некий натруженный двигатель внутреннего сгорания. Солнце падало в луга, пахло душисто цветочным на вечерней росе настоем и первой скошенной увядающей травой. Теплый ветер порывами приходил с юга, путался в волосах и останавливал велосипед. Но мы уже неслись с горы, и тогда «мотор» довольно урчал, словно котенок из львиного прайда.
– Пап, смотри, дельтаплан! – забывает вдруг свою бензомоторную роль Ванька и показывает рукой куда-то в луга. – И вертолет, смотри, вертолет маленький летит! – совсем уже в восторге задыхается сын.
Действительно, неподалеку зависает в восходящем потоке косое крыло с пилотом, но аппарат почему-то вдруг резко уходит в сторону, беспомощно чиркает по земле и садится на траву, словно бабочка с протертым и вялым крылом. А над дельтапланом кружит миниатюрный одноместный вертолет-автожир. В век реактивных лайнеров эти хрупкие мотыльки необычны и красивы. В них – моя детская ностальгическая мечта о небе, первый сколоченный гвоздями каркас, обтянутый матрасным полосатым сукном, купленным на медяки из копилки, отчаянный спуск на лыжах с крутой горы навстречу ветру, подъем на высоту человеческого роста, треск ломающихся брусков, в результате – невыразимое чувство короткого полета и подвернутая нога…
Пруд мы нашли, но даже не размотали снасти. От дачных домов-коробок, словно жадные загребистые руки, тянулись к травянистой заводи скоросколоченные заборы. Этот захват земли до самого пруда не давал подойти к воде. Лишь на противоположной лесистой стороне проглядывался открытый участок, но место было болотистое, до тоскливости унылое, с чахлыми березками и падающим ельником.
– Ну, чего, Ванюшка, домой? – показно бодрясь, спрашиваю сына, но вижу, как его глаза медленно наливаются слезами и краснеют. Он становится похожим на кролика.
– А в Комино? – сквозь слезы блеет Иван.
– Так до Комино отсюда километров пятнадцать. А педали ведь мне крутить…
Я, конечно, дразню сына. Нам с товарищами уже не раз приходилось забираться на велосипедах в дальние дали, случалось и за пятьдесят с гаком километров. И в этих путешествиях была своя прелесть: пение шин по асфальту, запахи живицы, багульника и теплой сосновой коры, тишина утра и эхо кукушки в борах, туман на росистом шоссе, напряжение мускулов... И мне хорошо оттого, что сыну важно не пропустить закат на реке, раз не удалось половить на пруду, захваченному собственниками.
Река млела в теплых луговых берегах, где стрекотали кузнечики и басили шмели. Плавился малек в вечерней устало-сонной воде, пуская круги, словно от мелкой мороси. Случалось, рыбки выплескивались поверху, когда в камышах кто-то начинал возиться и сочно чавкать. На этот шум из-под берега отзывалась старая лягва, и ее квакливое ворчание подхватывали многочисленные товарки, раздувающие щеки в теплой тине. Тогда над водой долго висел гортанный гомон и угасал в свисающих ивах.
Мы слышали от местных рыбаков, что в здешних ямах водится крупный карп, и то ли он не брал никакую насадку, то ли ловить его не умели, но тяжелые рыбины лишь дырявили сети местных жителей, попадаясь все же изредка в крепкие капроновые путанки. Говорят, водится и крупный язь, но мне здесь рыбины тяжелее восьмисот граммов не попадались. Но и на такой улов мы с сыном не могли надеяться в этот раз, поскольку наши легкие карасевые снасти не годились для доночной ловли, или для ловли впроводку. Да и не это было главное. Второй лишь раз в жизни сын брал в руки удочку. А в первый приход к реке его поплавок впустую топили нахальноглазые юркие чики-верховки и воровали насадку. Ванька в досаде хлестал по воде бамбуковой удочкой-коротышкой и наливал слезами глаза.
Забрасываем снасти рядышком, у береговых кувшинок. Но сказать «забрасываем» было бы, наверное, слишком сильно, поскольку Ванькин крючок с крутой манкой то цеплялся за кубышку, то попадал под куст. Еще и еще раз демонстрирую сыну, как забрасывать, и с удивлением чувствую досаду оттого, что некогда самому ловить… Уж не азарт ли меня взял из-за поклевок мелочи?.. И это после щук полупудовых (была и пудовая с гаком), окуней тяжелее двух килограммов, леща на три с лишком?!. Да и мало ли было поймано крупной красивой рыбы? Опомнившись, помогаю сыну.
– Вот так отводи руку. И не леску вперед отбрасывай, а удилищем подавай. Оно спружинит и само забросит. Как вичкой комок глины.
– А как это?
Нет, они, наверное, уже не узнают, что такое со свистом залепить хлестким ивовым прутиком катыш свежей глины куда-нибудь в поднебесье, в худшем случае – в окно…
Ну, вот и поплавок сына все чаще приводняется на полную длину лески. А вот уже и первая поклевка.
– Ура-а! – выбрасывает Ванька далеко в траву чику. Может быть, одну из тех самых, что обманывали его в первый раз. Пошло дело… Причем, немногим хуже, чем у меня. Но поскольку опарыша брать в руки он отказывался, то ловил большей частью верховку, редко – уклейку. У меня тоже шла не волжская сорога, но из спичечного коробка бы высунулась…
– Может, Ваньк, на окуня поохотимся?
– Давай! – загорается сын, но тут же поправляется. – Только отцеплять сам будешь.
– Договорились, но первого поймаю я!
Поспорили с сыном. Насадили червей, приготовленных для хваленых карасей, и забросили снасти. Но как бы я ни хитрил, ловя и со дна, и вполводы, и, забрасывая, прикусив язык, точно в дальнее окошко среди кувшинок, первый окунь оказался Ванькин, а я тягал сорожек, почему-то забывших, что летом вкуснее мучное или опарыш. Не поймешь их…
– Бог в помощь, – послышалось откуда-то сверху. Там стояли два паренька. – Как рыбалка?
– Да балуемся, – неопределенно мычу я с ужасом, что парни увидят мой улов взрослого человека.
– А можно тоже попробовать?
– Так мелочь же.
– Все равно интересно.
– Ну, валяйте вон его удочкой, а он поужинает пока.
Они по очереди с увлечением тягают мелкую рыбешку и отрываются с трудом лишь тогда, когда сын не на шутку взбунтовался, дожевывая копченую колбасу.
– Да я и есть-то не хотел. Буду рыбачить!
– На, держи, рыбак, – нехотя возвращают снасть парни. – А мы пойдем сено грузить. Искупаться приходили, – почему-то объясняют они и уходят, так и не искупавшись…
Обратно мы неслись уже в ночь. В лица колко тыкалась мошка, ледяной туман лежал в росных низинах, где бродили, спотыкаясь о кочки, зачарованные коростели-дергуны. Заря давно опала за дальний лес, и теперь лишь отливала в высоком небе прозрачной зеленью, над которой в черном тяжелом бархате проглядывались звезды. Ночь, летняя ночь, пахнущая мокрыми лугами, свежим сеном и ромашкой, неслась нам навстречу. И не было ничего лучше этого быстрого ее скольжения в знобкой и неподвижной тишине. Сын, замерев, молча глядел вперед. Его легкие волосы, пахнущие тем же сеном, щекотали мне подбородок, отдуваясь встречным потоком.
А дома Иван неожиданно заявил, что поймал больше меня… И это было бы правдой, если приплюсовать ту рыбу, которую ему наловили парни-косари. Но я не стал его переубеждать…
К Старожильску
До Старожильска – сорок километров. Нам сворачивать на тридцать девятом, на лесную дорогу, но еще «пилить» по ней, песчаной и пышущей жаром, тоже не менее двух километров. Если бы не грузовые первые скорости на передних и задних звездочках, не тронуться бы с грузом и тележкой на обычном велосипеде по песку. Но Иван в нынешние свои тринадцать лет держался на удивление стойко и, забегая вперед, скажу, что на обратном пути даже занесся гордостью высокомерной гоночной и не позволял себя обогнать попутным велосипедистам…
Большая Кокшага в этих местах чиста и миловидна, с песчаными ивняковыми косами и обрывистыми берегами напротив кос-пляжей. Под обрывами лежат упавшие дубы, обтекаемые со звоном стремительными струями. Эти звонкие струи бегут под узловатыми ветвями поникшего, но живого еще дерева и закручиваются в водовороты. В бурылях нередко бьет тяжелый хвост, и прыскает серебристая мелочь-верхоплавка. Юрко проносятся над водой речные кулички, и парят в высоком небе ястребы-тетеревятники, вольно опираясь широкими крыльями на теплые восходящие потоки. Тонкий плеск стремительной воды естественно вплетается в сонный гул дубрав и боров, уставших от полуденной жары. И от этой музыки речной и лесной жизни теплеет душа и делается спокойно.
Но эти места довольно людны, особенно в праздники и выходные дни. И в этом случае у велосипеда большой плюс: он проедет везде, а где не проедет, там хозяин на себе перенесет… И не добраться до заповедных мест шумным компаниям на автомобилях. После этих компаний на берегах и плесах нередко остаются смердящие помойки.
По Большой Кокшаге часто проплывают любители тоже заманчивого и энергичного вида туризма-отдыха – сплава. Большей частью они здороваются, проходя мимо. Как-то разговорившись с путником на резиновой лодке, я по акценту понял, что он не наш, не местный. Выяснилось, что с Казани. Встречал я казанцев и в устье речушки Рутки, по которой нередко сплавляются и нижегородцы.
– У вас же самих река под боком, притом большая и рыбная. Зачем куда-то ехать и барахтаться в ручейке? – с удивлением интересуюсь у казанца.
– Э-э, изгадили все у нас. И река не та, и рыбы не стало. А у вас тут чисто и народу мало, – ответствовал собеседник. И мы попрощались, пожелав друг другу удачи.
Как бы ни сотворить и нам то, что сотворили люди с реками и лесами у больших городов. Тяжелеет на душе от того, что в чистой еще реке, но рядом с поселком уже явно становится меньше рыбы. Все же, видимо, успевают гаденькие люди ударить исподтишка током в живую плоть реки Кокшаги…
Ехать по шоссе было не в тягость. Останавливались по первому требованию Ваньки и пили холодный смородиновый морс из термоса, прикрепленного к раме. Увидев на рынке «знаменитый» китайский ширпотреб в виде жалких проволочек-креплений и крошечной капроновой бутылочки, я провел испытания своего рыбацкого небьющегося литрового термоса на предмет удержания уже не тепла, а холода, прокалив его на солнце целый день. Жидкость осталась ледяной, как и была изначально. Представляю, какая бурда получилась бы в покупной капроновой емкости на жарком солнце… Крепление для термоса я также изготовил сам, простое и надежное.
Едва свернули в лес, как откуда-то из тенистых зарослей посыпались маленькие, но злющие комары. Пришлось обувать сапоги и защищаться накомарниками. А выехали на место – длинную песчаную косу – и словно открылся совершенно другой чистый и светлый мир! Ветер ерошил быструю воду и гладил вспотевшие лица.
– Позавтракаем, Ванюшка? – предлагаю я.
– Рыбачить хочется, – вздыхает сын, но тут же соглашается. – Лано-лано, и есть тоже хочется…
Перекусили и забросили пару донок-удочек с колокольчиками на вершинках. Одна из донок была оснащена маленькой кормушкой. Из насадок и наживок у нас была, кажется, любая на вкус речной рыбы: перловка, крутая манка, горох пареный и зеленый консервированный, опарыш, черви. Едва донки настороженно замерли над речными струями, как та, что была оснащена кормушкой, резко качнулась, вершинку «телескопа» повело против течения, звякнул колокольчик. Подсечка!.. Из воды в брызгах вылетела какая-то длинная серебристая рыбина. Да это же елец!.. Давно его не ловил, наверное, с детских лет… Причем, елец взял крупный. Такие мне еще не попадались: сантиметров около двадцати пяти, если не больше. Потом заклевали ельцы калибром помельче.
А сын тащит из воды сорожку! Она выбрала зерна перловки, перемешанной с молотыми жареными семечками – для запаха. Рыба клевала некрупная, но от малой реки чего еще ожидать?..
Когда день прошел свою половину, над противоположным берегом повисли тяжелые синие тучи. В них засверкали молнии и глухо заворчали отдаленные раскаты грома. Пришлось спешно ставить палатку: укладывать поперек гибкие ветви ивняка, а на них – слой береговых лопухов, густо покрывших верхнюю часть косы. Под навес-предбанник спешно укладываем с Ванькой вещи. И вовремя… Резко хлестнул ливень, и небо над нами треснуло в ослепительных вспышках молний.
– Не люблю грозу, – шепчет Иван, блестя испуганными глазами в полумраке навеса.
Мне тоже неуютно, поскольку молнии постоянно хлещут в землю, но я подбадриваю сына.
– А ты погляди. На той стороне стоит высокая елка. Она и будет молниеотводом, если что. Железяки-велосипеды от нас в стороне.
– А мобильник? – ехидно допрашивает сын. – Притянет молнию и – пух!.. Сгорели мы…
– А мобильник я сейчас выкину в реку, мне он все равно уже надоел…
– А-а, ну ладно, пусть гроза ворчит, а мобильник не выкидывай, он нас утром разбудит в три часа.
Лукавит, хитрец, ему бы только до игрушек дорваться в телефоне, мало ему компьютера.
Дождь хлестал непрерывно, но неожиданно выглянуло солнце, и струи ливня засеребрились в его лучах, а там и радуга разоцветьем изогнулась над рекой. После дождя, несмотря на классическое утверждение о клеве после оного, рыба брать отказывалась. Но тут пришла подсказка от неопытного, казалось, сына.
– А на хлеб… Давай на хлеб попробуем.
Как-то забылась эта немудреная насадка в череде разных изысков для современной избалованной рыбы. А если попробовать?.. Насаживаем на крючки донок катыши ржаного хлеба. И… сорожка заклевала. А потом нас подкинул с бревна-сиденья резкий звонок колокольчика закидушки, у тяжелого грузила которой, в порядке эксперимента, также была установлена небольшая кормушка, набитая пшенно-горохово-перловой кашей со жмыхом, жареными молотыми семечками и…веточками свежего укропа… Помнится, на Волге ловили мы с моей «Оби-3» моторной на «кольцовку» язей, приманенных подобной прикормкой. Здесь же взял на «бутерброд» из червя с опарышем подлещик, затем – еще один, но оба не крупнее трехсот граммов. Потемну ужинаем у небольшого костерка и заваливаемся в палатку.
На рассвете меня разбудил сильный всплеск и возня где-то у привязанного к рогатине садка, опущенного в воду. Затем над палаткой прошелестели большие крылья, и все стихло. И одновременно запел будильник мобильного телефона. Вылезаем с сыном из палатки и видим на песке, рядом с садком, крупные птичьи следы. У Ваньки – пытливого исследователя динозавров – своя аналогия.
– Птеродактиль!..
– Похоже, тут вор в перьях был, – досадую. – Серая цапля, скорее.
И точно. Выклевала, носастая, рыбу из садка, а теперь стоит за поворотом на своих ногах-ходулях с невинно-постной физиономией и поклевывает себе мелочишку, словно бы ничего и не случилось. Хоть бы выбрала, ворюга, рыбу в садке ту, что помельче. Так нет, оскоромилась редким для меня крупным ельцом, подлещиками и сорожками. Никакой порядочности у местной гарпии!..
Несмотря на наши ожидания, утренний клев был отвратительным. Не брала рыба никакую насадку, и все тут… Но зато на отмели, почти у самых ног, отчаянно клевали пескари. А на другой стороне в яме… А в яме время от времени ворочался и булькал в воде какой-то хищник… На жереха, вроде, не похоже. А что если?.. Переоборудую закидушку под живцовую снасть: ставлю поводок повыше, в метре от грузила; привязываю крупный крючок и насаживаю пескаря за обе губы. После заброса, несмотря на шум от падения тяжелого грузила, колокольчик закидушки мягко, без звонка, подался вперед, а затем последовал сильный рывок! Подсечка!.. И на леске загуляла, зарыскала из стороны в сторону сильная рыбина. Вскоре она показалась и забилась на поверхности. Это был окунь за полкило…
– Ура-а!.. Окунек попался!.. А ты говорил – нет крупной рыбы! – запрыгал на песке Ванька.
– Белого-то крупняка ни одного не поймали, – осаживаю сына, но и сам повеселел. А то уже тоска мутная легла на сердце от вида мертвой воды.
А «белый крупняк» тут все же водится, несмотря на жлобское вмешательство человека. Ясно, что места ниже, у Сабанаково и Маркитана, еще богаты рыбой, поскольку туда труднее добраться, но и рядом со Старожильском случается зацепить матерого золотого леща, как и выпало мне в следующий мой приезд сюда. Но ловил я сорожку, густеру и лещей с лодки на «кольцовку», привязавшись к дереву над ямой, в перекрестье двух речных струй.
Наверное, еще не раз предстоит открывать для себя по-новому эти места, вновь и вновь возвращаясь к золотистым плесам и чистой воде Большой Кокшаги…