Вечера на хуторе близ Дикарки
Вовку Сапожникова я узнал не сразу. Из надутой и мятой, в складках, подушки лица торчали нечесаные патлы жгучего когда-то брюнета, а сейчас неопределенной пыльной расцветки лежалой соломы. В недалеком прошлом мечта любой дамы - оливковые с поволокой - глаза Сапожникова были в этот день мутно-сивушного цвета и смотрели в разные стороны. В них стояли слезы неизбывной печали, а под левым глазом Вовки расцветал, переливаясь перламутром, пухлый синяк.
Рот Сапожникова кривило, левый глаз подмигивал в нервном тике, а брови, великолепные Вовкины кустистые брови сказочного Урфина Джюса, поочередно поднимались и опускались, словно в кокетливом изумлении. Лицо и руки Вовки Сапожникова двигались беспокойно и, кажется, жили по отдельности своей независимой особой жизнью.
Видно было, что товарищ достойно прошел новогодние праздники, не пропустив, конечно, Рождество Христово - протестанское и католическое, а, получив индульгенцию, игнорируя Лютера, не ударил лицом в грязь (разве что в салат?) и в новогоднюю ночь, а там и наше исконное византийское Рождество подоспело, а за ним и Старый Новый год. Потом - китайский... Словом, выдержал старый друг все тяготы и лишения, выпадающие, как проклятие, на долю российского человека каждый год...
Лева же Шаманов, напротив, был особенно деловит и бодр, только похудел немного, словно гулялый по весне кот.
Ехали мы на речку Дикарку, что протекает в самой тьмутаракани, где почти не ступает нога человека. Речушка так себе: приток больше похожий на ручей, но в глухозимье или с потравой какими-то стоками коренного русла густо идет в Дикарку крупная рыба. То, что в речке появилась сорога, нам сообщил по мобильному телефону старый товарищ, живущий на хуторе близ этой самой речки.
Выйдя из автобуса, мы увидели нашего товарища с редким сейчас именем Трифон. Он стоял у своего трактора, облепленного то ли грязной соломой, то ли листьями вельвичии мирабилис из пустыни Калахари.
- Ты где, Трифон, болото зимой отыскал? - интересуемся.
- А вы, интеллигенты голозадые, не были что ли у меня? Самые гиблые места здесь, отчаянные, тонкие, хоть в самый мороз, когда сопли на лету звенят, - невозмутимо ответствовал Трифон.
Вовка вздрогнул.
Тарахтя до боли в ушах, трактор продирался сквозь самый что ни на есть чапыжник. С ветвей свисали лишайники, словно седые волосы. Задумавшийся и очарованный зрелищем дикого леса, я вдруг почувствовал сильный толчок и увидел пристальный Вовкин взгляд, обращенный куда-то вверх. Там скользили странные тени каких-то громадных птиц. От их крыльев разлетался снег на ветвях и падал шапками вниз. Я развел руками. Говорить было все равно бесполезно, да я и сам не знал, что это за птеродактили кружили над нами?
К Трифону подъехали уже за полдень. Товарищ достал стаканы и разлил в них.
- Опять пить, - тоскливо выдохнул Вовка и, закрыв глаза, выцедил содержимое стакана. На него было больно смотреть...
Вскоре мы заторопились, засобирались на Дикарку - до темноты хоть снасти намочить. Но Вовку пришлось оставить в избе, поскольку новогодний мученик мог теперь пригодиться разве что в качестве бревна для сидения над лункой.
И совсем скоро мы были на месте.
- Ты куда нас привез? - мрачно сплюнул Лева Шаманов.
Я отвернулся при виде то ли ручейка, то ли сточной канавы, засыпанной желтым снегом. "Это" было явно не Дикарка.
- А вот сейчас поглядим, - загадочно усмехнулся Трифон. - А то, что снег желтый, так это лоси сюда по малому забегают, чтобы ноги по болотам не ломать, да брюхо не мочить.
- Ну, ты Бианки доморощенный, - расползся в ехидной улыбке Шаманов.
Лунки бурим с тяжелым чувством и отвращением.
Лева Шаманов, косясь на Трифона, горячо шепчет мне куда-то в шею, дыша перегоревшей сивухой:
- Старый совсем из ума вышел. Это у него от самогона. Одичал тут в лесу...
- Санаторий "Улыбка" ему дом, а белые архангелы братья, - соглашаюсь с ним.
Трифон косится на нас.
- Чего, охламоны, пришипились? Бури давай, белая кость, мать вашу! Ночь на носу...
Мормышки юркнули в черную воду, и тут же, почти одновременно, на лесках у всех повисло что-то тяжелое, словно по гантеле прицепил на них лукавый водяной-насмешник...
Едва не свалившись со стульчака, ловлю в лунке толстенную рыбину и выбрасываю на снег. Сорога! Давно такой не видел. Жирная, словно отожравшийся по осени карп, с огромными губищами, а глаза горят красным, как у Вовки Сапожникова после второго стакана самогона! Рядом кряхтел Лева, вываживая что-то подобное, больше похожее на поросенка в чешуе.
Сорога брала дуром, и мы, не имея сил оторваться от такой невиданной ловли, просидели до темноты на чудо-канаве.
Вернулись, когда уже белая толстобрюхая луна выкатилась из-за мохнатого ельника. Где-то выли волки. Мы долго искали Вовку Сапожникова и наконец нашли его по тем самым тонким звукам, которые мы вначале приняли за далекий вой волков. Товарищ прятался в хлеву под брюхом невозмутимой коровы и никак не хотел вылезать.
- Ты чего там делаешь, блаженный? - нагнулся к нему Трифон. - Привидение увидел?
- Мужики, не поверите, нечистая сила здесь завелась, - лепетал Вовка, испуганно таращась на полную луну и вздрагивая от каждого шороха.
- Белая горячка, - задумчиво констатировал Лева. - Надо бы связать его, а то потом лови его по двору с топором.
- Мужики, ей-ей не вру, и крыша не сползла пока. Клянусь!
- Ну рассказывай, - кривился до ушей Трифон, щеря желтые, как у коня, зубы.
- Вы когда ушли, прилег я в избе. Ну устал, сами знаете. Праздники эти... А потом до сарайчика решил сбегать по малому дельцу. Выхожу на крыльцо, а уже темнеет. Вдруг вижу: за забором рога торчат, а под ними - морда страшная. Глаза у морды горят и в меня пристально вглядываются. Все, думаю, допился с этим китайским Новым годом - черт за мной пришел! Я скорей домой. А потом вышел обратно, чтобы уж до конца убедиться, ну, мол, точно, "белочка" оглаушила. Где черт-то? Нет его. Конкретно, ребята, видение было. Значит, "крыша" на последних стропилах еще болтается, сползает постепенно...
Надо, думаю, свежим воздухом подышать. А тут, смотрю, собачка во двор вошла, тихая такая, лохматая. Дай, думаю, поглажу животное. Говорят, помогает от стресса. Руку тяну к собачке, разговариваю с ней, а она вдруг вздыбилась, глаза загорелись адским огнем невиданным, а когти, размером как у электриков, что по столбам лазают, с треском выползли из лап. Собака встала на задние лапы и заговорила смутно, глухо и страшно, а потом завыла на луну и ушла куда-то, сломав забор. Оборотень! Я снова в дом и под одеяло. Трясет так, что зубы подскакивают, все по отдельности, как клавиши у пианино. Глаз за глаз цепляется. Ну, повылазили со страху...
Едва успокоился, вроде задремал, но лежу чутко. И вдруг - шорох. Смотрю, идет по избе беззвучно белая фигура, словно плывет, а руки перед собой держит, ну, как панночка в "Вие"... Ведьма!.. Все, думаю, достала нечистая сила и в доме. А что дальше было, не помню. Помню только что-то теплое и мокрое.
- Так это тебя корова смочила, чтобы ты успокоился, - заметил Трифон и подмигнул нам. - Тебе, придурок, с начала начать дешифровку аль с конца.
- Твое дело...
- Так вот, слушай, барабашка мохнатый, белой горячкой тронутый. Начну по порядку. Живем мы здесь тихо и нечистой силы пока еще не встречали, медведя - да, это запросто. Глухари у нас людей не боятся, над головами летают, как голуби. Только увертывайся от какашек. Да ты видел, когда сюда ехали. Ну курицы, и все тут.
А теперь - ближе к нечистой силе. Черт, который тебе привиделся, - это лось старый. Они тут шляются по округе и к коровам заглядывают, когда скучно. Оборотнем к тебе волчок заглянул, ладно не сожрал. Если б нашим самогоном не воняло, точно бы сожрал. Вместе с пуговицами. Дыхнул ты на него, оттого и глаза загорелись у животного, и на задние лапы от того же сподобился. Третье. Я на тебя не в обиде за то, что бабу мою ведьмой назвал. Ведьма и есть! - тут Трифон опасливо обернулся на дом. - Дошло?
- Дошло, - поддакнул Вовка.
И вскоре изба Трифона закачалась от дикого необузданного хохота. А местные звери наверняка подумали, что если не сила инфернальная повадилась в дикий лес, то "белая горячка" - точно...
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола