Утраченная радость
(очерк из альманаха "Рыболов-спортсмен" № 17 за 1962 год)
Однажды, идя берегом Линды, я заметил двух мальчиков и крохотную беловолосую девочку. Все они держались за один и тот же куст жидковатой талинки, поднялись на носки, вытянулись и, разинув рты, с таким интересом смотрели под кручу, как будто там было что-то огромное, привлекательное, но и опасное.
Я шел с рыбалки, был с хорошим уловом и, как всегда, в такие моменты меня тянуло к людям: лестно ведь и приятно поделиться радостью. В личном счастье всегда имеется немножко эгоизма.
Тихо и незаметно я подошел к ним сзади и заглянул вниз, через их головы. И там, под кручей, в светлом и тихом омуте, возле топляков и коряжин, на припеке солнца, увидел целый косяк огромных, полудремных, темноспинных голавлей. Лениво и нехотя, они иногда отходили в стороны, а потом, как бы в раздумье, разевали рты, пускали пузыри и снова поднимались кверху.
- Что, хороши? - спросил я.
Ребята, как один, вздрогнули и чуть не свалились в воду.
- Х-хороши, - не сразу сказал самый старший из них, рослый, худощавый мальчик. - Словно битюги.
- Битюги, - недовольно огрызнулся другой, причесанный, прилизанный, но с торчащим хохолком на вершинке. - Не битюги, а прямо торпеды.
- Красивые. Как пор-росяточки, - вставила свое замечание и девочка.
Я еще раз посмотрел на старшего, на среднего, а потом и на девочку. И понял: это мои старые знакомые, перевозчики у разрушенной мельницы - Володя, Васька и Маша. И мне как-то вдвойне стало радостно и приятно.
- Почему же не ловите? - спросил я.
- А они не клюют, - все тем же обиженным тоном, косясь то на меня, то на воду, ответил мне Васька. - Мы и на хлеб, и на бабочку, и на глист... Не клюют. Вот уж хоть так - и то радость.
Посмотреть на таких битюгов, таких поросяток, конечно, приятно. Но мне захотелось эту радость детей приумножить. Опыт в рыбалке у меня с сединой. По такому стажу и на пенсию можно б.
Оглядевшись, я заметил, что луга в этом месте сходят до самой реки, и сообразил, что голавли ожидали кузнечиков, - был сенокос, и косцы сгоняли их в воду. Я взял валявшуюся размотанную удочку, здесь же в траве поймал трех кузнечиков, насадил их на огромный крючок и закинул.
Голавли, как по команде, бросились на эту наживку, взмутили воду... но насадку не взяли. Они подозрительно покосились на толстую, скрученную из ниток, леску и, как бы устыдясь своей опрометчивости, стали быстро расходиться в стороны.
Недолго думая, я тут же расчехлил свои удочки, выбрал одну из них с самой тонкой, зеленоватой капроновой леской, на крючок насадил уже четырех кузнечиков, причем трех проткнул поперек, так что они все время возились, и закинул в воду. И только насадка погрузилась вглубь, только я сделал небольшую потяжку, как леску потянуло в сторону, вниз, и огромная, неодолимая тяжесть согнула удилище.
- И-эх, вот это да! - восхищенно проговорил Володя. - На чистину его... На чистину!
- К берегу чаль... К берегу! - застонал у меня возле уха Васька.
- Не пускайте его... Дяденька, не пускайте,?- просил, умолял меня голос Маши.
А живая огромная тяжесть все увеличивалась, ясно, ощутимо, переходила уже от кончика удилища к комлю, к рукам, к самому сердцу. "Все. Лопнет леса. Не выдержит. Не выдержит!"?- говорил я себе, хотя всей душой, всеми порами кожи своей чувствовал именно это, где-то в глубине, далеко за сознанием, теплилась и надежда... И надежда эта на какой-то момент оправдалась: лесу повело в сторону, вверх, показалась огромная, широколобая голова, белые толстые губы, оранжевое оперение. На какой-то момент я увидел большие, круглые, усмиренные болью, глаза... Туго, с подергиванием, рыба шла к берегу.
Но это был только момент. Чуть отдохнув, а главное, испугавшись нас, рыбина мотнула головой, широким, словно лопата, хвостом взбурунила воду и еще сильнее и непреодолимей потянула вниз, в сплетенье коряжин. "Вот уж теперь действительно не удержать. Нет, не удержать!"?- только и успел я подумать, вздрогнув от звона оборвавшейся лесы.
- Вот и все, - сказал я, обернувшись к ребятам. - И вообще все, ребятишки. Теперь здесь ловить нечего и смотреть нечего. Ушли ваши битюги, ваши поросяточки. И в этом месте больше не появятся.
- Не появятся? - с тоской и грустью спросил вдруг Володя.
- Нет. Не появятся.
- Как? Не появятся? - еще больше удивился и Васька.
- Нет, ребятишки. Рыба не понимает, что здесь ей опасно. Но у нее есть инстинкт самосохранения. И тот - сорвавшийся голавль - уведет всю эту стаю. Все это я говорил веселым, возбужденным голосом - радость борьбы не остывала во мне. Но детей это обидело: я лишил их единственно доступного удовольствия любоваться своеобразной прелестью. Они переглянулись и молча, один за другим, медленно, нехотя пошли от меня в сторону, в луга. А я долго еще стоял возле этой кручи, и радость личного счастья постепенно сходила на нет.
Вот так иногда и бывает в жизни: хочешь людям принести радость, а приносишь горе. И случается это от того, что, пытаясь сделать радость людям, больше думаешь о своей радости, о своем счастье. А в личном счастье всегда имеется немножко эгоизма.