У Сорочьего
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД №4(90), 2006 г.
(Эпизоды последнего льда)
Морозистый утренник уже отошел, и мы ехали навстречу яркому дню, разбрызгивая лужи в городских колдобинах. Из оконца-форточки уазика, высунув голову, высокомерно созерцал Дик - западно-сибирская лайка. Ему пять лет, и он не слишком широк в кости, но из-под него уже брали медведя на берлоге, работал он и по кабану, глухарей облаивал, давил и зайца, но больше в личных нуждах. Принес как-то и хозяину Василию полтушки - мол, оголодал, небось, шеф, на-ка перекуси.
Едем мы в Шупшалово - охотбазу, где и состоит Василий лесником-егерем.
Дорога, как и большинство лесных дорог, - только для танка, но оказалось, годна и для уазика, что, впрочем, одно и тоже. Короче - непроезжая, и узка до того, что дверцы по снежному брустверу чиркают. В морозное утро, когда наст держится, - словно по наждачной бумаге...
- А если встречная? - интересуюсь.
- Только раскапывать в сторону, - невозмутимо крутит баранку Василий. - Разъедемся. Это еще, считай, автобан. Вот что потом будет? Когда у Маркитанта переправы нет, приходится кругом бурлачить через Черное озеро. Бывает, часа четыре добираюсь.
Гонят нас на Сорочье слухи, что клюет на озере сорога отчаянно и весело. Да и Василий давно приглашал, мол, вот приехал, за день эмалированное ведро с верхом надергал. Заманчиво... Тем более, что на Волге сейчас большей частью не фартово, причем на местах знакомых, уловистых прежде.
Приехали далеко за полдень. База крепкая: с двумя баньками, домами для приезжих, "фазендой" начальника, сторожкой лесника-егеря. Оборудована автономным электропитанием а ля army, имеет освещение и телевизоры, а значит - связь с урбанизированным холодным миром, называемым цивилизацией. Рядом с базой замерла подо льдом Большая Кокшага, на берегах которой качается на ветру краснотал, бродят кабаны выбитыми до земли тропами, а в борах звонно и еще несмело токуют глухари, чиркая по снегу крыльями.
Сорочье озеро встретило северным резким ветром. Почти круглое, оно было пустынно и ярко залито солнцем. На льду было лишь человек пять рыболовов с уазика-"буханки".
- Плохо ведь, мужики, - щурится Василий, - не берет здесь при северном...
Мы с Пашкой другого и не ждали: были уже привычны в последнее время к торжеству основного закона жизни - Закона Подлости, когда обычно клюет вчера и завтра. Пасмурные оттепели с южным и западным ветрами простояли недели две, когда и брала желанная виновница этой нашей поездки - скромная российская плотвичка-сорога, становящаяся постепенно реликтом...
Разбрелись кто куда. Василий с Пашкой напали на мелкого окушка. У меня клюнула сорожка-другая, и кивок замер надолго. Полной для меня неожиданностью было то, что в уловах коллег преобладала уклейка. Как-то непривычно видеть ее в наших озерах, большей частью торфяных, с черной болотной водой, в которой редко уживаются карповые, не считая карася и линя.
Эту уклейку Василий потом засолил, нежную и жирную. Рыбка быстро просолилась, стала жесткой, съежилась. По моему совету он вымочил уклейку. А потом ел ее, причмокивая и приговаривая: "Вот отработаю, отпотеюсь, приду вечером и - под водочку ее с маслицем и картошечкой в мундире, да чтоб сахарилась картошка на изломе инеем..." Слушая его, я глотал слюнки, и чудилось мне, что уже мурлычет Василий, как истинный кот, предвкушая этот самый вечер...
Я ушел к коряжке-отметине напротив камышей и устроился на готовых лунках, где до этого сидел одинокий рыболов из уехавшей на "буханке" компании. Бурить было тяжело по сырому вязкому льду, да и не имело смысла, поскольку солнце уже налилось нездоровой алостью от ледяного северяка и начало падать за мелкорослый сосняк.
Едва опустил на дно белую "личинку", как тут же кивок вздрогнул и плавно приподнялся, трепеща на ветру. Оп! На леске зависла упористая тяжесть. В лунке забелело, и на льду зашлепала хвостом озерная сорога-красноглазка. Не крупна, с ладошку, но по-живому красива. В чешуе, цвета мельхиора ли, старого серебра ли, блеснуло солнце и тут же погасло. Сорога извернулась и припорошилась сухой снеговой крошкой, наметенной за день настойчивым ветром.
Клевало не часто, но с почти одинаковой периодичностью. До заката я успел поймать килограмма полтора этих некрупных, но красивых рыбок.
Вечером Василий включил движок своей электростанции, затопили печку. Распаренные, мы гоняем чаи и смотрим телевизор. Как-то странно нам, привыкшим к копоти землянок и костров, ночевать в таком комфорте, но к хорошему быстро привыкаешь. Хотя, конечно, есть и своя прелесть в ночевке под ослепительным куполом звездного ночного неба, где холодно пылает луна и гаснут на лету искры от потрескивающей в огне дубовой нодьи.
Ночью где-то рядом с базой, видимо, проходили кабаны к кормушке, и Дик с молодой подружкой Пургой устроили оглушительный переполох. Но это - по словам Василия и Пашки. Я ничего не слышал. С усталости и рюмочки-другой водки спалось крепко.
С утра мы снова на Сорочьем. Несмотря на то что ветер сменился на западный и чуть притих, клевало хуже, чем вечером накануне. Солнце палило и отражалось от снега, как ни отворачивайся.
Время от времени мы подбрасывали в лунки по щепотке давленного мелкого мотыля. Кивки изредка вздрагивали, выгибались, и в лунке с плеском серебрилась очередная сорога, не крупнее ладони. Жерлицы, выставленные поутру, уныло помахивали на ветру настороженными флажками: и у самого берегового камыша, где было не менее полутора-двух метров глубины, и на чистине с глубиной в три метра. Ни единого подъема...
- А зачем ей хватать живца? - посмеивался Василий, глядя на наши потуги закоренелых щукарей. - Она только пасть откроет и пойдет. Рыба сама ей в глотку набивается, как киту планктон. Вот тебе и завтрак, и обед, и ужин. Здесь уклеи и мелкой сорожки немеряно. Сытая она...
С этим можно было согласиться. Когда мы, устав сидеть на одном месте, опустили мормышки рядом с камышом, на мотыля, словно проголодавшаяся саранча, набросились окунишки с палец, такие же уклейки и сорожонки-недомерки. Брали даже, убогие, на пустую мормышку и голый крючок, подвязанный выше. Это на рыбном-то озере, где полно крупной щуки, окуня, сороги, леща. (О карасе и лине по льду речь не идет). Есть неподалеку от Сорочьего и щучьи озера Лисичкино и Пучиер, где жерлицы без работы бы не остались, но добраться туда можно только на вертолете. Дорогу в этом году туда не гребли.
После обеда мое терпение лопнуло от монотонного вываживания однокалиберной сорожки. Нет тайны и волнения: кто клюнул? Все уже предрешено и на крючке может быть только сорога с ладонь, редко - такой же окунь. И мне вдруг вспомнились берега Большой Кокшаги: крастнотал, сухо постукивающий на ветру, ястреб-тетеревятник, парящий над закуржавленными инеем соснами, крутые обрывы, где наверняка в коряжистых ямах вода ходит кругом и есть хищник.
Толкаю в бок Пашку и излагаю свою идею. Осоловелый на солнце товарищ моргает вначале, не понимая, а потом оживляется. Идем к Василию, не совсем веря, что его захватит мысль куда-то опять ехать. Но он легко соглашается, тем более, что он-то на работе, а значит, что-то успеет сделать до вечера по хозяйству. Берем с собой живца в кане и едем на базу.
На реке еще зима. Слегка морозит, и уже по-вечернему синеют берега в тени леса. Э-э, зима зимой, но ниже по течению, где виднеется островок, русло пересекает вереница темных пятен. Это, несомненно, промоины. У быстрой реки свои законы.
Вначале осторожно спускаемся на лед и пробуриваем пару сигнальных лунок. Да-а, это не Сорочье озеро. Там, пока пробуришь одну лунку, пропотеешь по-банному, да желчью обольешься, зарекаясь, мол, да чтоб я еще! Здесь, едва просверлил верхний слой и дошел до второго, - три-четыре оборота, и бур проваливается.
Жерлицы выставляем совсем рядом с обрывистым берегом. Дальше - струя, где течение поднимает грузы жерлиц. Даже тяжелый отцеп не может опуститься на дно, настолько стремительно течение. (Применительно к этому Василий рассказал, что в позапрошлом 2004 году утонул в этой яме мужичок из Казани. Когда его искали, аквалангист страху натерпелся, мол, выкидывает его течение наверх вместе с баллонами, как лягушонка, а в омуте на дне, говорит, черные острые пики торчат коряжин. Того и гляди, костюмом напорешься. Страсти...)
Едва расставили жерлицы, как Пашка уже кричит:
- Саня, подъем!
- Где? - не верю.
- Да вон, последняя! За бугром, тебе не видно!
Привстаю... Точно: трепещет флажок на самой последней жерлице, неподалеку от вышеупомянутых промоин. Иду осторожно, не тороплюсь, пусть заглотит. А катушка уже свистит, раскручиваясь. Пришлось и мне поторопиться. Но пока я подбегал, леска была смотана до конца, и жерлица тряслась, как в испуге. Подсекаю! Что-то живое трепыхнулось, ударило по леске и ушло. Вынимаю снасть. Живец на месте и лишь слегка поцарапан. Местный водяной гадит? Вскоре еще один флажок поднялся, но все по тому же сценарию - пусто...
Потемну уже, уходя на базу, живцов опускаем на дно. Если не повыбивали здесь налима электроудочкой, должен быть он в этой яме-бокалде, где торчат пики коряжин еловых.
Поутру кипятим чай на газовой плитке (цивилизация!) и заправляем термоса. Василий уже на реке - любопытствует по поводу наших жерлиц. И нам тоже не терпится. Торопимся на лед. А там - повторение одного моего очерка "Парад флажков". Парад и есть... Из десяти выставленных жерлиц восемь сработали и алеют гордо вскинутыми флажками. Василий сидит у первой и спокойно замечает: "Глухо мужики. Зацеп мертвый!"
И таких глухих зацепов случилось большинство. С этих самых восьми сработавших жерлиц сняли только три средних налима. Причем одного я долго выпутывал из коряг, леску остальных пришлось рвать. Ошибка была очевидна. Катушки жерлиц были оснащены двенадцатью метрами лески. Для налима - любителя коряг - это много. Достаточно было оставить два-три метра свободного хода, и результат был бы другой.
Следующей ночью мы ходим к жерлицам. Снимаем еще трех налимов. Самого крупного из них, тяжелей килограмма, фотографируем на фоне оседающего снега. Слушаем ночь: шорох морозистых звезд, тонкий вой-тоску одинокого волка на горельнике, сопенье и тяжелый шаг кабаньей семьи на кормовой тропе. Или, может быть, только кажется? А в румяный утренник-зарю едем на Сорочье.
Солнце на озере палило по-летнему. Снег раскисал на глазах, и верхний слой льда падал под ногами. Вместе с этим льдом падало у меня настроение. Нехорошее предчувствие давило где-то под селезенкой, а может быть, в пятках.
- Поплывем, Пашка, на реке. И жерлицы не снимем. Сейчас с каждым часом лед моет на Кокшаге.
- Да нет, толстый еще лед, - уверен товарищ. - Не каркай.
Тем не менее, по приезду на базу я беру с собой пешню. Предчувствия мои оправдались, а может быть, просто опыт подледного "купальщика" предостерегал, но уже на выходе с берега ноги провалились по колено. Первый слой льда рассыпался, брызнула снеговая каша, и ноги нащупали второй слой, но и он оказался уже рыхлым.
Перебравшись на более плотный материковый лед, идем к жерлицам. Не ленюсь бить пешней, хотя место хоженое не раз. У предпоследней жерлицы, на самой нашей тропе, где еще накануне бегали, с размаха опускаю пешню, но она, не встретив сопротивления, проваливается под лед. Еще шаг - и купаться бы нам с Пашкой! А стремнина здесь похлеще, чем на Волге. Закраина, что образовалась у обрыва день назад, превратилась в бурлящий поток черной воды, злосчастная жерлица стояла от нее метрах в четырех, и лед в этом месте внешне ничем не отличался от окружающего. Видимо, промыло аккуратно и чисто под еще стоящим верхним "бутафорским" льдом. Этакая ловушка получилась!..
Жерлицы снимаем, не дыша. Еще бы часа два-три, и их пришлось бы оставить на воде - льдом поверхность Б. Кокшаги уже не назовешь. Да и нам пора уже домой. До встречи река Кокшага и Сорочье озеро!..
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД №4(90), 2006 г.
