У бакена

Утро тихое и прозрачное. Солнце золотит легкую облачную взвесь. Просторно и широко вокруг. Это ощущение простора создается громадами холмов противоположного берега, далью туманного горизонта, где сходятся волжские берега.

В темной воде спит высокое небо.

Мы с Петей Чудаковым якоримcя недалеко от бакена. Закидай экономит на якорном тросе, привязывается прямо к бакену, а с кормы швыряет врастяжку тяжелый булыжник, чуть ли не с пуд. Бух!

- Ты, Закидай, лучше бы сразу бетонную сваю привязал, - ворчит Петя.

- А вот поглядим, когда течение дадут, что замурлыкаете. У вас якоря что ли? Ими только щурят белопузых багрить! - скалится Закидай.

Разбираемся в своем хозяйстве: набиваем кормушки, раскладываем подсачек, готовим снасти, вешаем за борт садок, хотя, тьфу-тьфу, плохая примета - мочить его заранее, без рыбы...

Закидай чего-то притих. Лежит в лодке, а над ним дым клубится. Видимо, задумался, ожидая течение. Петя, вытянув язык, манит кого-то в глубине тяжелой мормышкой с мочкой "навозников". Выше мормышки у него, хитреца, поводочек привязан с еще одной малюсенькой мормышкой, а на крючке опарыш белеет. Вода пока неподвижна, самое время зимнюю ловлю вспомнить.

Достаю и я короткий удильник со встроенной катушкой. Под лодкой метров десять глубины. "Шаровидная" долго уходит вниз, наконец кивок выпрямляется, и я, решив что это уже дно, пытаюсь приподнять мормышку, но леска неожиданно наливается тяжестью. "Тук-тук!" - отдается в руке... Вываживаю небольшого судачка.

Петя сопит и еще более старательно водит удильником, плавно, с так же высунутым языком и загадочным видом. Моего судачка он словно не замечает. И тут кивок его удочки резко вздрагивает, и Петя действительно подсекает какую-то рыбину! "Ага!" - торжествует приятель. Он приговаривает, колдует, мучает кого-то там, в глубине, и наконец вываживает... ерша с комком невесть откуда принесенной тины.

Закидай видит Петин "улов" и ехидно кричит из своей старой посудины:

- Води-води, Чудаков! Главное, слабины не давай, а то уйдет.

Петя хмурится, но как-то быстро светлеет лицом и смеется вместе с нами.

Между тем, ерши всерьез взялись за наших червяков. То и дело стряхиваем с крючков сопливых мародеров, поднятых с десятиметровой глубины. Закидай, так и не намочив снасти, время от времени раскатисто заливается смехом и возгласами-подначками.

Нам все это надоедает, и мы, смотав удочки, лежим в лодке, смотрим в белесое небо и слушаем приемник, который торчит из кармана Пети. "Пиcкун", прокопченный дымом костров, давится обычными мрачными новостями и наконец, прокашлявшись, мурлычет что-то знакомое и сладкое, как дешевое "Волжское" вино по рубль семь и губы шестнадцатилетней девчонки на танцплощадке.

Семидесятые... Наши семидесятые-восьмидесятые, когда битловский "пласт", однажды переписанный за пятерку у "фарцы", превращался уже в результате стократной переписи с кассеты на кассету в едва понятный гул, но все равно слушали и взасос целовали своих голубоглазых подруг-малолеток, пахнущих сладким молочком, "Вермутом", испугом первых откровенных ночей и свежестью летнего дождя...

Джон, Ринго, Джордж, сэр Пол Маккартни. Случалось, не спали ночами, чтобы выловить их голоса среди гудения глушилок по "Голосу Америки". А сейчас звенит над Волгой "Бэнд оф зе рауд" естественно и обыденно, в одном ряду с пронзительной до слезы "Осенней песней" Чайковского и до оскорбления равноправно - с писком надоедливой попсы.

- Течение дали, охламоны! - ворчит на соседней лодке Закидай и бухает уже кормушкой с таким же тяжелым, как  "якорь", булыжником. Наваждение кончилось.

Готовим и мы снасти. Забрасываем кормушки с кашей и жмыхом. Из кормушек торчат веточки свежего укропа. Бывает, иногда манит запах свежей зелени избалованную рыбу, может быть, своей необычностью и пикантностью. На шнуры кормушек через прорези надеваем тяжелые кольца. В отверстиях колец свободно ходит основная леска. А за кольцами вьются на течение длинные подлески с поводочками и крючками.

В самой струе, в крупицах теплой каши и жмыха, в аромате жмыха и подсолнечника играют крючки с червями и опарышами. А наверху, в лодке, установлены почти вертикально бортовые удочки с жесткими не по-зимнему кивками-сторожками. На них, подрагивающих в такт волне и быстрым струям, подвешены маленькие, но звонкие колокольчики.

Все, снасти установлены. Полулежим в тесной лодке, упираясь ногами друг в друга, и смотрим зачарованно на сторожки. Течение, ускоряясь, начинает чуть разворачивать нашу лодку, и тогда уже лески "кольцовок" начинают опасно сближаться. Зацепы в таком положении неиминуемы, и мы подтягиваем один якорный трос. Лодка выравнивается. Так держать...

Не проходит и десяти минут, а Закидай уже взмахивает подсачеком. "Взял!" - кричит. "Нет, фиг!.." - уже в отчаянии. Крупный подлещик, блеснув золотом, шарахается от подсачека и уходит, всплеснувшись на поверхности.

"Тук-тук, триньк, дзинь!" - дергается сторожок у Пети. Товарищ подсекает и, бросив удильник, осторожно подтягивает рыбину за леску. Лещ! Больше килограмма. Он тяжело заплескался в широком волжском садке, изумленно утыкаясь в сетку и покрываясь алыми каплями. Поднимаю его в садке и любуюсь рыбиной. Хорош! А Петя тычет в меня:

- Хватит! Сглазишь, клевать не будет!

А мне и некогда ему возражать. Сторожок моей "кольцовки" резко выпрямляется и, снова согнувшись, бьется уже нервно и сильно. Колокольчик заходится звоном. В руке елозит леска, ставшая неподатливой и упругой. Где-то в глубине виснет на ней тяжелая рыбина, ворочаясь на течении упрямо и несогласно. Медленно подтягиваю ее. Петя готовит подсачек. Взял! Еще один лещ, крупнее. Золотист и темен по-матерому, может быть, потому, что с глубины поднят. Это уже не прибрежный серебристый подлещик-лещедка.

Так и ловим. То Закидай, то Петя, то я нет-нет да и поддернем подлещика, изредка и язик ударит по насадке с налета, заставляя бренчать колокольчик и трястись удильник. А там и вечер заалел на просторной "большой воде". Пора домой...

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола