Спектакль на заснеженной обочине
Александр Дневной
Считается, что рыбалка – спорт, активный отдых. Но совершенно не слышно о ней как о предмете жесточайшей конкуренции! А тому есть яркое свидетельство… Случай и поныне на слуху средь рыболовов в нашем городке и успел уже, словно тиной, обрасти различными "приукрасами" и даже возмутительным враньем!
Нужно заметить, ехать на эту рыбалку мне не хотелось. Во-первых, очень уж далеко: аж за полтораста километров в какой-то неизвестный мне Казачковский затон на Оке в Рязанской области. Во-вторых, в ночь поднажал мороз, потянула метель. К тому же отовсюду шли известия об ужасающем бесклевье, и уже не верилось ни в "может, повезет", ни в "казачковские затоны". Будильник, однако, был заведен, рыбацкий ящик и ледобур подготовлены…
Поднявшись в четыре утра, я с удивлением заметил, что стрелка термометра за черным квадратом оконного стекла стояла на нуле. В свете фонаря виднелись снежинки. Ветер стих, что было, в общем-то, неплохо, но это могло оказаться "стыком погод".
В той поездке я в составе подавляющего большинства сразу же задремал, поскольку дома перед рыбной ловлей долго не могу заснуть. Открыл глаза, когда уже прилично рассвело, и один из моих знакомых, ткнув меня локтем в бок, сказал: "Андреич, проснись! Подъезжаем…".
Я с любопытством посмотрел в оконце на незнакомую мне местность. Картина, какую мне довелось увидеть, поражала грандиозностью масштабов и была на редкость впечатляющей. По громаднейшей заснеженной равнине, кое-где поросшей ольшаником, широком фронтом, будто в атаку, шли десятки автомашин. И легковые, и грузовые, с тентами, с будками на кузовах… Были и автобусы, автомобили "скорой помощи", мотоциклы… Много техники было уже оставлено. Словно партизаны, продвигались группы пеших рыбаков. Метели здесь не было вовсе.
Оказалось, мы прибыли в числе последних и находились в хвосте одной из колонн. Похоже, безветрие было все-таки стыком погод. Вновь начало морозить, и загулял ветерок. Пришлось надеть плащ, чтобы не продувало. Доставая плащ, я несколько замешкался, от силы на одну минуту, но от своих попутчиков отстал уже безнадежно. Даже мой лучший знакомый – бывший коллега по работе – и тот куда-то исчез, растворившись в общем потоке.
Впрочем, затон оказался настолько велик, что выглядел даже пустынным. Много народа виднелось на фоне кустарника и тростников, много сидело по центру. Многочисленные группы уходили в начало затона, другие – к выходу в реку. Там, за мысом, скучивалась толпа примерно в тысячу человек. Подался туда. До мыса было несколько ближе, нежели до острова затона, где тоже собралась огромная толпа.
Увы, известия об "ужасающем бесклевье" оказывались реальностью. "Пустое дело!", "тишина!", "полный бесполезняк!" – жаловались рыбаки. Все будто смерзлись с лунками, скукожившись на ветру.
Неожиданно большая группа рыбаков направилась с реки в затон. Я тотчас же повернул обратно. Пару раз присел, попробовал в оставленных кем-то лунках; поймал малюсенькую плотвичку, которую сразу же отпустил. Пошлялся по лункам еще, поговорил с людьми: везде был "бесполезняк".
Часа полтора спустя присел над лункой, рядом с которой был чуть заметный след, ведущий в тростники. Пошел по следу в надежде, что лунки поблизости. Однако тропка свернула к кустам, и вскоре, как оказалось, мне предстояло очутиться на реке. Впереди был виден обрывистый яр, справа – мыс с огромной толпой, слева – пустынная изворотина, обрамленная кустами ивняка и ольшаником. Метрах в ста по направлению к толпе сидели рыболовы-одиночки. Один из них в огненно-рыжей лисьей шапке чего-то выудил. Тропка вела в их сторону, и я пошагал к нему. Но и там ждала все та же "нулевая" участь. Лишь только этот сосед в рыжей шапке время от времени извлекал из лунки мелких подлещиков. К тому же в этом месте было глубоко, и сильное течение. Ловить приходилось снастью с тяжелым грузом, что лично для меня отнюдь не предпочтительно в сравнении с простой мормышкой.
Ветер усилился. Из толпы у мыса большая группа рыбаков начала перемещаться в нашу сторону. Я встал и прямо по целине зашагал к изворотине, решив, что сидеть впустую можно и за кустами, по крайней мере, спрятавшись от ветра. Решил развести костер, перекусить, попить чайку.
Оказалось, в самой изворотине тоже было течение. Я просверлил еще две лунки поближе к берегу. К удивлению, глубина оказалась приличной; мормышку слегка тянуло. Отступил еще с десяток шагов к кустам, пробуравил контрольную лунку. Именно в ней я увидел первую поклевку: кивок чуть дрогнул... Я тотчас же поддернул удочкой. И хотя мотыль с опарышем были сорваны, сомнений не оставалось – клевала не мелочь. На всякий случай просверлил еще две лунки по сторонам и одну контрольную сзади, почти в кустах.
Вторая поклевка была минут через двадцать пять, когда хотел уже наплевать на все и уйти разводить костер. Кивок вновь дрогнул, подсечка удалась! Хлыстик мгновенно согнуло дугой, а леска минуты две находилась на грани разрыва. Наконец, с рывками и натягами, рыба стала подниматься вверх. До самого последнего момента не верил, что удастся вытащить. То оказалось плотвицей граммов на шестьсот, если не побольше! Давно не случалось вылавливать ничего подобного! Промяв ногой в сугробе нишу, сунул плотвицу туда. Вновь опустил мормышку… И вновь поклевка!.. И снова добрых пару минут рывков и натягов лески около дна! Четыре плотвицы поднял одну за другой!
Затем, спустя минут пятнадцать полного бесклевья, попробовал в соседних лунках. В крайней к фарватеру вдруг выудил двух крупных подлещиков. В левой была поклевка, но промахнулся. В задней поклевок не было. Попробовал в лунках со слабым течением – ноль. В боковых лунках – ноль. Вновь опустил в центральную – приличный подлещик взял почти с полводы. И началось!.. Минут за десять выудил их восемь штук. В соседней лунке поймал плотвицу и здорового окуня. Стало ясно: рыба крутилась где-то поблизости и брала с перерывами. Я обернулся в сторону мыса и заметил, что рыбак в рыжей шапке наблюдал за мной. Оставив удочку, я встал и ушел. Залез в кусты разводить костер. Часть толпы темной тучкой быстро приближалась в нашу сторону; ее авангард уже поглотил большую часть рыболовов-одиночек.
Наконец костер задымил, подавая всем знак об отсутствии ловли как таковой. Я приблизился к удочке – и вовремя: кивок клонило. Успел схватить, поддернуть… И вновь пришлось удерживать рыбу около дна! Было видно: теперь уже несколько человек присматривали за мной; их ослепляемые солнцем лица отлично выделялись на фоне множества спин. Пришлось вываживать рыбу, не поднимаясь с корточек, и перехватывать леску около лунки. И снова начался дурнющий клев плотвы и подлещиков. И снова удалось всю рыбу выудить без сходов и обрывов лески.
Вдруг рыбак в лисьей шапке взял на плечо свой ящик и ледобур и зашагал прямиком ко мне. Я незамедлительно представил, что следом за ним начнется набег других… Уже через двадцать минут толпа заполнит местечко! Я хотел было вновь отойти к костру, но раньше, видимо, интуитивно, совершил иное… Я "неожиданно" упал лицом и руками в снег, с трудом поднялся и, глядя на подходившего, воскликнул: "Ну что за погода сегодня!" – и, качнувшись в сторону, повалился на бок. Пришелец будто остолбенел! Он нерешительно потоптался на месте и пошагал назад. По-видимому, сцену наблюдали и другие рыбаки – достаточно долгое время лиц на фоне множества спин заметно не было.
Тем временем, прикидываясь пьяным, мотаясь и падая, я умудрился выудить еще с пяток плотвиц и тройку окуней. Отличная идея осенила вдруг!.. И уже через двадцать минут перед самой уловистой лункой была воздвигнута стена из снега с "бойницами" и дыркой для наблюдения. Спрятавшись теперь от посторонних глаз, поймал еще штук семь или восемь рыбин, и в период нового бесклевья приступил к строительству снеговика напротив лунки, находившейся справа. В макушку натыкал веток – "волос", древесная кора и пара угольков послужили в качестве "глаз" и "рта", две коряжки стали "руками", пожженный огнем кроючковатый сучок – прекраснейшим "носом". Тройку раз искупался в снегу, чтобы видели. Отсортировал плотву и окуней, отобрал самых крупных подлещиков – и ящик оказался полным. Пришлось даже выложить термос и пакет с живцовыми снастями. Вот когда пригодилась моя большая болоньевая сумка, которую несколько лет подряд я таскал в кармане пиджака! Вновь нарезал палкой снеговых пластин, сделал нишу для сумки. Крышку ниши можно было обрушить, и сумку было бы не видать. Упал еще; и только хотел было взяться за удочку, как вдруг увидел, что со стороны затона, фактически с тыла, сбивая иней с кустов и хрустя валежником, пробрался рыбак в ярком зеленом плаще и столь же новых бахилах. Я немедленно взял ледобур и "широкой спотыкной диагональю" отправился по направлению к толпе…
Сделал около двадцати шагов, начал было "сверлить", но не удержался на ногах и повалился на спину. Быстро повернулся на живот, отжался на руках, встал на колени. Человек, не обращая на меня внимания, спешно проходил мимо. Это было даже несколько обидно! Я решил усилить игру более оригинальным действием. Обращаясь главным образом к толпе, но с любопытством наблюдая за пришельцем, громко и басисто гаркнул: "Рыбка, рыбка, где твоя улыбка? Полная задора и огня…".
И, вдохновленный не лишенной юмора новой поэтической трактовкой старой известной песни, еще более по-дурному рявкнул: "Самая нелепая ошибка, рыбка, в том, что ты уходишь от меня!"
Пришелец было прибавил шагу, словно его хлестнули, но обернулся и с изумлением воскликнул: "Андреич, ты? Вот удивительно!.. Ну, а ловля как?"
В рыбаке я тотчас же признал своего давнишнего знакомого Владимира Илларионовича Комлова и от неожиданности даже поперхнулся и закашлял. "Во!" – показал большой палец руки со сжатой в кулак ладонью и, прокашлявшись, было добавил: "Как приятно, однако, вдали от дома встретить земляка!" Но тот успел уже пожелать дальнейших удач и удивительно быстро умчался и исчез в толпе. Я в свою очередь удалился за стену "крепости", и вновь минут десять творилось нечто невероятное, аж делалось немножко жутковато.
Однако время приближалось к четырем. Ловить предстояло еще около двух часов. Но поджимала и толпа. До ближайших спин оставалось не более полсотни метров. Приходилось чаще падать и копошиться в сугробе. Неожиданно от толпы отделился рыбак и, невзирая на мое повторное эффектное падение наотмашь, шел настойчиво и неуклонно. Я хотел было уже обрушить нишу, но в его фигуре было что-то знакомое. Да, это был Петр Михайлович, мой коллега по прежней работе. Он сходу уселся над лункой со слабым течением и заявил, что больше не двинется с места. Сообщил, что выудил лишь четырех подлещиков и двух чехоней. Я сочувственно покряхтел, покачал головой и, скрывшись за "крепостью", поднял еще с пяток подлещиков и язька. На корточках перебрался к лунке под снежной бабой, выудил двух плотвиц, как снова услышал тихий вкрадчивый голос Петра Михайловича: "Андреич, а ты как будто бы ловишь! А почему же у меня не получается?"
Пьяно качаясь, я подошел к нему и объяснил, в чем дело. Велел попробовать в лунке, находившейся левее крепости. Предупредил, как нужно вываживать рыбу, чтобы не привлекать внимания.
Крупный подлещик начал брать с полводы, даже не нужно было играть кивком. "Батюшки!.. Да батюшки светы!.." – начал негромко твердить Петр Михайлович, беспрестанно вынимая из лунки широченных чешуястых серебристых красноперых рыб.
Из толпы за нами снова стали присматривать. Пришлось на виду у всех посидеть на ящиках и, чекнувшись кружками термосов, глотнуть чайку. А еще через пару минут мы оба встали, побратски обнялись и, глядя на громадную аудиторию отвернувшихся от нас людей, выразительно и громко, я – басом, он – чем-то походившим на тенор, разом, с "потягом" грянули над прилегающей округой:
"Славное море – священный Байкал!
Славный корабль – омулевая бочка!
Эй, баргузин, пошевеливай вал!
Молодцу плыть недалечка!"
Как и следовало ожидать, аудитория осталась совершенно безучастной к нашему выступлению. Мы добросовестно исполнили куплет два раза, поскольку прочих слов данной песни не знали, и снова принялись за ловлю. "Батюшки!.. Да батюшки светы!" – вновь зазвучали причитания Петра Михайловича. – "Хоть бы не сглазить уж!.." И вдруг он информировал: "А ведь сейчас Илларионыч объявится!.." На сей раз уж точно дойдет до ума, что неспроста орем! Он как сказал, что ты "втычку пьяный крепости строишь", я сразу смекнул, что дело нечистое. Вот так ты, похоже, всех "обул"! Вот анекдот-то!
И действительно, Илларионыч возник внезапно откуда-то со стороны затона. В распахнутом плаще, в бахилах, приземистый и коренастый, взрыхляя ногами снег, он, похожий на бульдозер, пер прямо на нас.
Он был от нас уже в пятнадцати шагах… в десяти… в шести… в четырех… Вот когда можно было видеть истинный человеческий шок! Илларионыч вонзился взглядом в наших подлещиков, которых мы уже переставали прятать и оставляли грудками около лунок, и выдал нечто неординарное: "Мужики, лучше бы сюда не приходить!.. Как бы инфаркт сейчас не случился!.."
"Стой, повернись и "глазей" на толпу!" – тотчас же зашипели мы на него с Петром Михайловичем. Я обещал всю следующую рыбу ловить исключительно для него.
"Батюшки!.. Да батюшки светы!… Да что же творитсято? Уж не сглазить бы!.." – заклинал Петр Михайлович.
" Мужики!.. Мужики!.. Дайте поймать хоть пару штук!" – начал негромко скулить Илларионыч. – Ведь ни одной поклевки не видел нынче!
– Гляди на толпу! – прикрикнули мы на него с крепким ругательным словом.
Крупный подлещик поднялся выше и начал хватать мормышки столь резво, будто стерег их под толщей льда у самой горловины лунки. Я вытащил их штук восемь для Илларионыча, как вдруг очередной попался с подраненным животом и боком. Решил попробовать подергать блесной в последней лунке. Но сразу же подцепил корягу, и леску пришлось оторвать.
"Шиловские, хорош сяводни!.. Паехали!.." – вдруг резанул вечернюю тишь чей-то пронзительный голос. А минуту спустя погуще добавил: "Касимов – КБО, подъем!.." Раздался громкий щелчок: кто-то выстрелил из ракетницы. В синеве небес засверкал и рассыпался сотнями искр яркий огненный шарик.
Я смотал удочки, предоставив Илларионычу возможность рыбачить в обеих лунках, и занял место "глядящего". Я долго с улыбкой смотрел на толпу. То было явной моей победой в столь неравной, полной напряженности, борьбе! Вспомнил, что когдато посещал драмкружок во Дворце культуры, и, возможно, действительно имел большие задатки комического актера.
За нами снова стали присматривать, но было уже поздновато! Небо порозовело, иней деревьев вновь начал загораться красноватым отсветом заката. "Подливовские, айдас!..", "Вербовские, подъем!.." – звучало все чаще и чаще. Я восторженно помахал наблюдавшим рукой. Вне сомненья, многие догадались, в чем дело. Видимо, покатился слушок, и взирающих в нашу сторону становилось все больше и больше. "Борковские, кончай рыбачить!.. Муромрадиозавод, домой!.." – звенело веселой музыкой. Вместе с тем я отчетливо понимал, что столь небывалый улов в февральское глухозимье, мой совершенно случайный выход к заснеженной изворотине не может быть чем-то иным, как Содействием Свыше, и подобный успех возможен не более одного раза в жизни. Мой прежний рекорд на зимней рыбалке был превзойден как минимум в два раза.
Оказалось, у Петра Михайловича тоже имелась большая резервная сумка: проблема доставки рыбы была решена. В машине содержимое обеих сумок было поделено. Пожав нам руки и пригласив на чай, Илларионыч с тяжелым ящиком подался к своему УАЗу.
Мой триумф в те февральские дни был колоссален! О случае говорили не только в нашем городке, но также в Муромском районе и в целом ряде округов Рязанской области. Мне лично не раз приходилось слышать эту историю от совершенно незнакомых людей. Особенно торжествовали рыболовы нашего городка, что именно их земляк столь лихо "оставил с носом" аж тысячную толпу, хотя передо мной у изворотины находилось не более двух с половиной сотен человек. Меня поздравляли, со мной здоровались, старались подробнее узнать о моих мормышках, леске, манере игры сторожком... Со мной намеревался даже познакомиться и пригласить на рыбную ловлю в какие-то "дальние плавни" один из заместителей главы администрации района. В тот день мною было привезено домой двадцать два килограмма отборной рыбы. Самым крупным оказался окунь на восемьсот девяносто граммов. Менее трехсот пятидесяти граммов не было ни одной рыбины. Однако настойчиво шел слух, что было привезено домой тридцать шесть кг плюс две пудовые сумки отдали попутчикам по машине.
Но самое забавное случилось несколько позднее! Как-то довелось поехать во Владимир. Сосед в автобусе был житель Подмосковья, приезжавший в отпуск погостить к родителям. Он даже в мыслях не имел, что рядом может ехать автор "спектакля", и заявил, что являлся непосредственным свидетелем происходящего, что лучше него всю эту историю никто не знает. Он уверял, что мною было поймано и привезено домой сорок три килограмма без учета тех пудовых сумок, которые поделили. Плюс ко всему, поймав подлещика с рваным животом и боком, я на его глазах размотал блесну и "выдрал" двух громадных судаков, а третьего не протащили в лунку. Что в толпе, напротив которой мы с Михалычем, обнявшись, орали "славное море – священный Байкал!…", находилось не менее двух тысяч человек…
Пораженный столь беззастенчивым враньем, я не стал ему возражать и продолжал с любопытством слушать. Но весь дальнейший путь ехал молча, с улыбкой, старясь поглубже представить и понять удивительную роль случайностей в системе нашего всеобщего земного бытия.
Считается, что рыбалка – спорт, активный отдых. Но совершенно не слышно о ней как о предмете жесточайшей конкуренции! А тому есть яркое свидетельство… Случай и поныне на слуху средь рыболовов в нашем городке и успел уже, словно тиной, обрасти различными "приукрасами" и даже возмутительным враньем! Нужно заметить, ехать на эту рыбалку мне не хотелось. Во-первых, очень уж далеко: аж за полтораста километров в какой-то неизвестный мне Казачковский затон на Оке в Рязанской области. Во-вторых, в ночь поднажал мороз, потянула метель. К тому же отовсюду шли известия об ужасающем бесклевье, и уже не верилось ни в "может, повезет", ни в "казачковские затоны". Будильник, однако, был заведен, рыбацкий ящик и ледобур подготовлены…
Поднявшись в четыре утра, я с удивлением заметил, что стрелка термометра за черным квадратом оконного стекла стояла на нуле. В свете фонаря виднелись снежинки. Ветер стих, что было, в общем-то, неплохо, но это могло оказаться "стыком погод".
В той поездке я в составе подавляющего большинства сразу же задремал, поскольку дома перед рыбной ловлей долго не могу заснуть. Открыл глаза, когда уже прилично рассвело, и один из моих знакомых, ткнув меня локтем в бок, сказал: "Андреич, проснись! Подъезжаем…".
Я с любопытством посмотрел в оконце на незнакомую мне местность. Картина, какую мне довелось увидеть, поражала грандиозностью масштабов и была на редкость впечатляющей. По громаднейшей заснеженной равнине, кое-где поросшей ольшаником, широком фронтом, будто в атаку, шли десятки автомашин. И легковые, и грузовые, с тентами, с будками на кузовах… Были и автобусы, автомобили "скорой помощи", мотоциклы… Много техники было уже оставлено. Словно партизаны, продвигались группы пеших рыбаков. Метели здесь не было вовсе.
Оказалось, мы прибыли в числе последних и находились в хвосте одной из колонн. Похоже, безветрие было все-таки стыком погод. Вновь начало морозить, и загулял ветерок. Пришлось надеть плащ, чтобы не продувало. Доставая плащ, я несколько замешкался, от силы на одну минуту, но от своих попутчиков отстал уже безнадежно. Даже мой лучший знакомый – бывший коллега по работе – и тот куда-то исчез, растворившись в общем потоке.
Впрочем, затон оказался настолько велик, что выглядел даже пустынным. Много народа виднелось на фоне кустарника и тростников, много сидело по центру. Многочисленные группы уходили в начало затона, другие – к выходу в реку. Там, за мысом, скучивалась толпа примерно в тысячу человек. Подался туда. До мыса было несколько ближе, нежели до острова затона, где тоже собралась огромная толпа.
Увы, известия об "ужасающем бесклевье" оказывались реальностью. "Пустое дело!", "тишина!", "полный бесполезняк!" – жаловались рыбаки. Все будто смерзлись с лунками, скукожившись на ветру.
Неожиданно большая группа рыбаков направилась с реки в затон. Я тотчас же повернул обратно. Пару раз присел, попробовал в оставленных кем-то лунках; поймал малюсенькую плотвичку, которую сразу же отпустил. Пошлялся по лункам еще, поговорил с людьми: везде был "бесполезняк".
Часа полтора спустя присел над лункой, рядом с которой был чуть заметный след, ведущий в тростники. Пошел по следу в надежде, что лунки поблизости. Однако тропка свернула к кустам, и вскоре, как оказалось, мне предстояло очутиться на реке. Впереди был виден обрывистый яр, справа – мыс с огромной толпой, слева – пустынная изворотина, обрамленная кустами ивняка и ольшаником. Метрах в ста по направлению к толпе сидели рыболовы-одиночки. Один из них в огненно-рыжей лисьей шапке чего-то выудил. Тропка вела в их сторону, и я пошагал к нему. Но и там ждала все та же "нулевая" участь. Лишь только этот сосед в рыжей шапке время от времени извлекал из лунки мелких подлещиков. К тому же в этом месте было глубоко, и сильное течение. Ловить приходилось снастью с тяжелым грузом, что лично для меня отнюдь не предпочтительно в сравнении с простой мормышкой.
Ветер усилился. Из толпы у мыса большая группа рыбаков начала перемещаться в нашу сторону. Я встал и прямо по целине зашагал к изворотине, решив, что сидеть впустую можно и за кустами, по крайней мере, спрятавшись от ветра. Решил развести костер, перекусить, попить чайку.
Оказалось, в самой изворотине тоже было течение. Я просверлил еще две лунки поближе к берегу. К удивлению, глубина оказалась приличной; мормышку слегка тянуло. Отступил еще с десяток шагов к кустам, пробуравил контрольную лунку. Именно в ней я увидел первую поклевку: кивок чуть дрогнул... Я тотчас же поддернул удочкой. И хотя мотыль с опарышем были сорваны, сомнений не оставалось – клевала не мелочь. На всякий случай просверлил еще две лунки по сторонам и одну контрольную сзади, почти в кустах.
Вторая поклевка была минут через двадцать пять, когда хотел уже наплевать на все и уйти разводить костер. Кивок вновь дрогнул, подсечка удалась! Хлыстик мгновенно согнуло дугой, а леска минуты две находилась на грани разрыва. Наконец, с рывками и натягами, рыба стала подниматься вверх. До самого последнего момента не верил, что удастся вытащить. То оказалось плотвицей граммов на шестьсот, если не побольше! Давно не случалось вылавливать ничего подобного! Промяв ногой в сугробе нишу, сунул плотвицу туда. Вновь опустил мормышку… И вновь поклевка!.. И снова добрых пару минут рывков и натягов лески около дна! Четыре плотвицы поднял одну за другой! Затем, спустя минут пятнадцать полного бесклевья, попробовал в соседних лунках. В крайней к фарватеру вдруг выудил двух крупных подлещиков. В левой была поклевка, но промахнулся. В задней поклевок не было. Попробовал в лунках со слабым течением – ноль. В боковых лунках – ноль. Вновь опустил в центральную – приличный подлещик взял почти с полводы. И началось!.. Минут за десять выудил их восемь штук. В соседней лунке поймал плотвицу и здорового окуня. Стало ясно: рыба крутилась где-то поблизости и брала с перерывами. Я обернулся в сторону мыса и заметил, что рыбак в рыжей шапке наблюдал за мной. Оставив удочку, я встал и ушел. Залез в кусты разводить костер. Часть толпы темной тучкой быстро приближалась в нашу сторону; ее авангард уже поглотил большую часть рыболовов-одиночек.
Наконец костер задымил, подавая всем знак об отсутствии ловли как таковой. Я приблизился к удочке – и вовремя: кивок клонило. Успел схватить, поддернуть… И вновь пришлось удерживать рыбу около дна! Было видно: теперь уже несколько человек присматривали за мной; их ослепляемые солнцем лица отлично выделялись на фоне множества спин. Пришлось вываживать рыбу, не поднимаясь с корточек, и перехватывать леску около лунки. И снова начался дурнющий клев плотвы и подлещиков. И снова удалось всю рыбу выудить без сходов и обрывов лески.
Вдруг рыбак в лисьей шапке взял на плечо свой ящик и ледобур и зашагал прямиком ко мне. Я незамедлительно представил, что следом за ним начнется набег других… Уже через двадцать минут толпа заполнит местечко! Я хотел было вновь отойти к костру, но раньше, видимо, интуитивно, совершил иное… Я "неожиданно" упал лицом и руками в снег, с трудом поднялся и, глядя на подходившего, воскликнул: "Ну что за погода сегодня!" – и, качнувшись в сторону, повалился на бок. Пришелец будто остолбенел! Он нерешительно потоптался на месте и пошагал назад. По-видимому, сцену наблюдали и другие рыбаки – достаточно долгое время лиц на фоне множества спин заметно не было.
Тем временем, прикидываясь пьяным, мотаясь и падая, я умудрился выудить еще с пяток плотвиц и тройку окуней. Отличная идея осенила вдруг!.. И уже через двадцать минут перед самой уловистой лункой была воздвигнута стена из снега с "бойницами" и дыркой для наблюдения. Спрятавшись теперь от посторонних глаз, поймал еще штук семь или восемь рыбин, и в период нового бесклевья приступил к строительству снеговика напротив лунки, находившейся справа. В макушку натыкал веток – "волос", древесная кора и пара угольков послужили в качестве "глаз" и "рта", две коряжки стали "руками", пожженный огнем кроючковатый сучок – прекраснейшим "носом". Тройку раз искупался в снегу, чтобы видели. Отсортировал плотву и окуней, отобрал самых крупных подлещиков – и ящик оказался полным. Пришлось даже выложить термос и пакет с живцовыми снастями. Вот когда пригодилась моя большая болоньевая сумка, которую несколько лет подряд я таскал в кармане пиджака! Вновь нарезал палкой снеговых пластин, сделал нишу для сумки. Крышку ниши можно было обрушить, и сумку было бы не видать. Упал еще; и только хотел было взяться за удочку, как вдруг увидел, что со стороны затона, фактически с тыла, сбивая иней с кустов и хрустя валежником, пробрался рыбак в ярком зеленом плаще и столь же новых бахилах. Я немедленно взял ледобур и "широкой спотыкной диагональю" отправился по направлению к толпе…
Сделал около двадцати шагов, начал было "сверлить", но не удержался на ногах и повалился на спину. Быстро повернулся на живот, отжался на руках, встал на колени. Человек, не обращая на меня внимания, спешно проходил мимо. Это было даже несколько обидно! Я решил усилить игру более оригинальным действием. Обращаясь главным образом к толпе, но с любопытством наблюдая за пришельцем, громко и басисто гаркнул: "Рыбка, рыбка, где твоя улыбка? Полная задора и огня…".
И, вдохновленный не лишенной юмора новой поэтической трактовкой старой известной песни, еще более по-дурному рявкнул: "Самая нелепая ошибка, рыбка, в том, что ты уходишь от меня!"
Пришелец было прибавил шагу, словно его хлестнули, но обернулся и с изумлением воскликнул: "Андреич, ты? Вот удивительно!.. Ну, а ловля как?"
В рыбаке я тотчас же признал своего давнишнего знакомого Владимира Илларионовича Комлова и от неожиданности даже поперхнулся и закашлял. "Во!" – показал большой палец руки со сжатой в кулак ладонью и, прокашлявшись, было добавил: "Как приятно, однако, вдали от дома встретить земляка!" Но тот успел уже пожелать дальнейших удач и удивительно быстро умчался и исчез в толпе. Я в свою очередь удалился за стену "крепости", и вновь минут десять творилось нечто невероятное, аж делалось немножко жутковато.
Однако время приближалось к четырем. Ловить предстояло еще около двух часов. Но поджимала и толпа. До ближайших спин оставалось не более полсотни метров. Приходилось чаще падать и копошиться в сугробе. Неожиданно от толпы отделился рыбак и, невзирая на мое повторное эффектное падение наотмашь, шел настойчиво и неуклонно. Я хотел было уже обрушить нишу, но в его фигуре было что-то знакомое. Да, это был Петр Михайлович, мой коллега по прежней работе. Он сходу уселся над лункой со слабым течением и заявил, что больше не двинется с места. Сообщил, что выудил лишь четырех подлещиков и двух чехоней. Я сочувственно покряхтел, покачал головой и, скрывшись за "крепостью", поднял еще с пяток подлещиков и язька. На корточках перебрался к лунке под снежной бабой, выудил двух плотвиц, как снова услышал тихий вкрадчивый голос Петра Михайловича: "Андреич, а ты как будто бы ловишь! А почему же у меня не получается?"
Пьяно качаясь, я подошел к нему и объяснил, в чем дело. Велел попробовать в лунке, находившейся левее крепости. Предупредил, как нужно вываживать рыбу, чтобы не привлекать внимания.
Крупный подлещик начал брать с полводы, даже не нужно было играть кивком. "Батюшки!.. Да батюшки светы!.." – начал негромко твердить Петр Михайлович, беспрестанно вынимая из лунки широченных чешуястых серебристых красноперых рыб.
Из толпы за нами снова стали присматривать. Пришлось на виду у всех посидеть на ящиках и, чекнувшись кружками термосов, глотнуть чайку. А еще через пару минут мы оба встали, побратски обнялись и, глядя на громадную аудиторию отвернувшихся от нас людей, выразительно и громко, я – басом, он – чем-то походившим на тенор, разом, с "потягом" грянули над прилегающей округой:
"Славное море – священный Байкал!
Славный корабль – омулевая бочка!
Эй, баргузин, пошевеливай вал!
Молодцу плыть недалечка!"
Как и следовало ожидать, аудитория осталась совершенно безучастной к нашему выступлению. Мы добросовестно исполнили куплет два раза, поскольку прочих слов данной песни не знали, и снова принялись за ловлю. "Батюшки!.. Да батюшки светы!" – вновь зазвучали причитания Петра Михайловича. – "Хоть бы не сглазить уж!.." И вдруг он информировал: "А ведь сейчас Илларионыч объявится!.." На сей раз уж точно дойдет до ума, что неспроста орем! Он как сказал, что ты "втычку пьяный крепости строишь", я сразу смекнул, что дело нечистое. Вот так ты, похоже, всех "обул"! Вот анекдот-то!
И действительно, Илларионыч возник внезапно откуда-то со стороны затона. В распахнутом плаще, в бахилах, приземистый и коренастый, взрыхляя ногами снег, он, похожий на бульдозер, пер прямо на нас.
Он был от нас уже в пятнадцати шагах… в десяти… в шести… в четырех… Вот когда можно было видеть истинный человеческий шок! Илларионыч вонзился взглядом в наших подлещиков, которых мы уже переставали прятать и оставляли грудками около лунок, и выдал нечто неординарное: "Мужики, лучше бы сюда не приходить!.. Как бы инфаркт сейчас не случился!.."
"Стой, повернись и "глазей" на толпу!" – тотчас же зашипели мы на него с Петром Михайловичем. Я обещал всю следующую рыбу ловить исключительно для него.
"Батюшки!.. Да батюшки светы!… Да что же творитсято? Уж не сглазить бы!.." – заклинал Петр Михайлович.
" Мужики!.. Мужики!.. Дайте поймать хоть пару штук!" – начал негромко скулить Илларионыч. – Ведь ни одной поклевки не видел нынче!
– Гляди на толпу! – прикрикнули мы на него с крепким ругательным словом.
Крупный подлещик поднялся выше и начал хватать мормышки столь резво, будто стерег их под толщей льда у самой горловины лунки. Я вытащил их штук восемь для Илларионыча, как вдруг очередной попался с подраненным животом и боком. Решил попробовать подергать блесной в последней лунке. Но сразу же подцепил корягу, и леску пришлось оторвать. "Шиловские, хорош сяводни!.. Паехали!.." – вдруг резанул вечернюю тишь чей-то пронзительный голос. А минуту спустя погуще добавил: "Касимов – КБО, подъем!.." Раздался громкий щелчок: кто-то выстрелил из ракетницы. В синеве небес засверкал и рассыпался сотнями искр яркий огненный шарик.
Я смотал удочки, предоставив Илларионычу возможность рыбачить в обеих лунках, и занял место "глядящего". Я долго с улыбкой смотрел на толпу. То было явной моей победой в столь неравной, полной напряженности, борьбе! Вспомнил, что когдато посещал драмкружок во Дворце культуры, и, возможно, действительно имел большие задатки комического актера.
За нами снова стали присматривать, но было уже поздновато! Небо порозовело, иней деревьев вновь начал загораться красноватым отсветом заката. "Подливовские, айдас!..", "Вербовские, подъем!.." – звучало все чаще и чаще. Я восторженно помахал наблюдавшим рукой. Вне сомненья, многие догадались, в чем дело. Видимо, покатился слушок, и взирающих в нашу сторону становилось все больше и больше. "Борковские, кончай рыбачить!.. Муромрадиозавод, домой!.." – звенело веселой музыкой. Вместе с тем я отчетливо понимал, что столь небывалый улов в февральское глухозимье, мой совершенно случайный выход к заснеженной изворотине не может быть чем-то иным, как Содействием Свыше, и подобный успех возможен не более одного раза в жизни. Мой прежний рекорд на зимней рыбалке был превзойден как минимум в два раза.
Оказалось, у Петра Михайловича тоже имелась большая резервная сумка: проблема доставки рыбы была решена. В машине содержимое обеих сумок было поделено. Пожав нам руки и пригласив на чай, Илларионыч с тяжелым ящиком подался к своему УАЗу.
Мой триумф в те февральские дни был колоссален! О случае говорили не только в нашем городке, но также в Муромском районе и в целом ряде округов Рязанской области. Мне лично не раз приходилось слышать эту историю от совершенно незнакомых людей. Особенно торжествовали рыболовы нашего городка, что именно их земляк столь лихо "оставил с носом" аж тысячную толпу, хотя передо мной у изворотины находилось не более двух с половиной сотен человек. Меня поздравляли, со мной здоровались, старались подробнее узнать о моих мормышках, леске, манере игры сторожком... Со мной намеревался даже познакомиться и пригласить на рыбную ловлю в какие-то "дальние плавни" один из заместителей главы администрации района. В тот день мною было привезено домой двадцать два килограмма отборной рыбы. Самым крупным оказался окунь на восемьсот девяносто граммов. Менее трехсот пятидесяти граммов не было ни одной рыбины. Однако настойчиво шел слух, что было привезено домой тридцать шесть кг плюс две пудовые сумки отдали попутчикам по машине.
Но самое забавное случилось несколько позднее! Как-то довелось поехать во Владимир. Сосед в автобусе был житель Подмосковья, приезжавший в отпуск погостить к родителям. Он даже в мыслях не имел, что рядом может ехать автор "спектакля", и заявил, что являлся непосредственным свидетелем происходящего, что лучше него всю эту историю никто не знает. Он уверял, что мною было поймано и привезено домой сорок три килограмма без учета тех пудовых сумок, которые поделили. Плюс ко всему, поймав подлещика с рваным животом и боком, я на его глазах размотал блесну и "выдрал" двух громадных судаков, а третьего не протащили в лунку. Что в толпе, напротив которой мы с Михалычем, обнявшись, орали "славное море – священный Байкал!…", находилось не менее двух тысяч человек… Пораженный столь беззастенчивым враньем, я не стал ему возражать и продолжал с любопытством слушать. Но весь дальнейший путь ехал молча, с улыбкой, старясь поглубже представить и понять удивительную роль случайностей в системе нашего всеобщего земного бытия.