Собака и кортеж
Утро было тихим и серебристым от инея. Хрупкие травы, словно побелевшие с проседью волосы, были неподвижны. Струи реки, огибая лежащий в воде черный дуб, звенели негромко, в унисон почти неуловимому тонкому и общему звону поздней осени, висящему окрест. Непонятный и почти неуловимый запах дыма был в прозрачном воздухе. Этот запах присутствует почти всегда, если зайти с мороза в теплый дом. Так иногда меня будила девушка, приходящая с улицы красной от стеклянного холодного солнца. Девушка была стремительна и румяна, она и приносила этот легкий привкус свежего дыма, которым пахла ее жадно сбрасываемая одежда. Еще был запах осеннего яблока от ее белой кожи и быстрых губ. Она почему-то всегда приходила с мотивом из "Богатырских ворот" Модеста Мусоргского... Эта девушка потом стала моей женой.
Этой ночью мы ловили налима. Нет... Мы просто пили водку у сонно мерцающего костра и смотрели на черную воду, бегущую в бликах алеющих углей. Изредка ленивый белый свет фонарика выхватывал из темноты латунный колокольчик, висящий на леске. Налим не брал. Его, когда-то многочисленного, сейчас просто не стало в реке. Видимо, здесь уже побывали существа с приспособлениями для убийства рыбы током.
От тоскливой пустоты нашего занятия и действия водки мы к утру стали зло-ироничны.
- Ты, Василий, сегодня рыбу на рынке купишь? Катя опять скажет, что у теплой лунки грелся, - щурюсь лениво на молодую зарю.
Василий Колдун со скрипом чешет спутанные клочьями волосы.
- Так нет же налима на рынке.
- Купи минтая и скажи, что налим, - ядовито провоцирую товарища, не понимающего юмора.
- Нет, я куплю цветов и тортик. Она любит, - простодушно отвечает Василий.
Спохватившись, я поддерживаю товарища:
- Правильно. И томик Дарьи Донцовой не забудь.
Колдун долго прислушивается к движению мысли в его голове. Потом наконец замечает:
- Мне потом спать негде будет.
- Самый издаваемый писатель сейчас в России. Русским классиком себя признает.
- Да-да, - рассеянно поддакивает товарищ. - Катя тоже читает. Жрать только перестала готовить. Подружки ее тоже одичали, все про "лампу" какую-то твердят, Евлампию. Глаза при этом, как у тебя с запоя. Хотел я как-то сдать эту макулатуру, так жена говорит, мол, разведусь, без Даши Васильевой мне не жить...
От нечего делать включаю приемник. Опять эти Суханкины, Наташи Королевы... Оп-па! Наконец-то!.. "...Плачущее небо под ногами...", "...Осень. В небе жгут корабли...", "...Что же будет с Родиной и с нами?..". Юрий Шевчук. Словно бальзам на душу...
Тзинь!.. - проснулся вдруг колокольчик. Сглотнув слезу, бегу к закидушке. Леска мелко дергается, и я без церемоний вынимаю из реки комок слизи и колючек... Ерш. Это все, что осталось в реке. Кот есть не будет. Раньше убрал бы впрок, как наживку для налима.
На обратном пути мы ловим в пруду ротанов. Это все, что может дать сейчас моя близкая пригородная провинция, тихая и золотая от палого листа. Негромкая ее красота раньше сопутствовала главному делу, без которого самый впечатляющий рассвет на серебряных лугах был просто любованием пейзажами.
Ловля мелких ротанов не может заменить настоящую охоту первобытного добытчика. Но мы сидим и время от времени поддергиваем кверху удилища-"телескопы". На леске чернеет нечто, состоящее, кажется, из одной пасти и брюха. Эта жадная рыба все же упориста и настойчива. Они вкусна в ухе и на сковородке и может в какой-то мере удовлетворить азарт и инстинкт рыбака, если нет возможности прийти к волжским раздольям или к лесному озеру, черному от торфяной воды и молчаливого леса вокруг.
День уже разгорается, и мы садимся на свои байки - велосипеды. Мурлыча трещотками, катим неторопливо по щербатому деревенскому асфальту. Под колеса бросаются лохматые дворняги с белыми от ярости глазами. Но едва минуешь дом с щелястой собачьей будкой, и псы теряют к тебе всяческий интерес. Эта напускная ярость, видимо, единственная возможность разогнать тягучий сплин простой деревенской дворняжки.
Навстречу спешит старушка с полиэтиленовым пакетом, из которого торчит здоровенный хвост горбуши.
- Бабушка, где поймали? - интересуемся лениво.
- В магазине, сынки. Там сейчас самый клев, надо еще деньги научиться рисовать!..
- Вы же на реке живете.
- Э-э, вспомнил! Там только лягушки сейчас. А в прошлом году много рыбы плыло по реке. Мешками мужики несли...
На выезде к шоссе нас останавливает резкая трель полицейского свистка. Одетый по полному параду дэпээсник машет отчаянно палочкой.
- Нельзя-нельзя, к обочине!
- Так мы же на велосипедах. По краю проедем.
Но на лице служивого застыло такое испуганное отчаяние молодого солдата, что мы понимающе сворачиваем к обочине.
- А что случилось?
- Я не могу сказать. Ждем.
Все понятно. Словно жизнь замирает, если столица Москва вдруг отрыгнет еще одну важную "шишку", из тех, что зачастили в последнее время к нам. Видимо, имеют интерес.
Что-то подобное замечено и с попсой, также повадившейся в провинцию собирать у недалеких нубов остатки провинциальной зарплаты. Вот сейчас и китайскую "звезду" ждем-с. Раньше, помнится, в самый неподвижный застой и разгар провозглашения анафемы в адрес тяжелого рока к нам "Сине-черные" наведовались, "Иллеш", "Хунгария", "Будка суфлера" и прочие потрясатели нашего сознания. Понятно, что и потяжелее слыхали, но только с фарцовых пластов-дисков. Вживую венгры и польские парни за "суперстар" шли. А сейчас...
Для гостей даже шоссе подновили, высокими заборами отгородили пригородные развалюхи-хижины, чтобы не огорчать глаз щепетильного столичного гостя подлым видом. Над шоссе застыло томительное ожидание.
В этой тягостной неопределенности с противоположной стороны вдруг выпрыгнула веселая собака без комплексов. Она смело шагнула на пупырчатый асфальт и... тут же осадилась от визга свистка. Собака подняла недоуменную морду: мол, живу я на той стороне, мне бы домой, если можно, господа. Но сам испуганный страж был непреклонен. Он показывал собаке палочкой направление, по которому той надлежало проследовать.
В глазах собаки застыло тоскливое непонимание. Одна ее лапа дернулась и шагнула вперед. Собака, пригнувшись к асфальту и глядя на дэпэсника, начала тихо-тихо убирать ее обратно. При этом морда ее подхалимски осклабилась, а глаза поволокло законопослушанием и преданностью основам Конституции. Но полисмэн был непреклонен. Жезл был железен, и в глазах дэпээсника торчали шляпки от гвоздей.
Собака согласилась и, понимающе кивнув... вдруг одним сильным махом перепрыгнула почти полшоссе и чесанула зайцем прямо к деревне. Вслед ей неслись истерические трели свистка и наше дикое ржание...
Вскоре мимо нас пронеслись какие-то черные машины. А мы поехали варить уху из ротанов, слушать фанк "Земля, Ветер и Огонь", Шевчука и пить водку в сладкой тоске золотой осени...
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
Фото автора