Сказка корейских озер
Ныне тебя, о сом, воспеваю, могучую рыбу…
Павзаний (1V век н. э.)
Весной на Корейских озерах, что близ Сырдарьи, я ловил серебристых карасей.
Клев был отменный, и мне было не до красот этого действительно чудесного уголка природы. Вокруг желтая, выгоревшая, словно верблюжья кошма, степь. А перед глазами ослепительная бирюзовая гладь воды, простегнутая вкруговую иглами тростников. Но однажды, когда клев стал «остывать», я заметил (особенно на вечерних зорях), что ближе к середине озера образуются какие-то волнообразные широкие круги, постепенно сужаясь.
И вот как-то, когда круг сузился до гимнастического обруча, и вода успокоилась, из глубины вынырнуло какое-то чудище. Оно перевернулось в воздухе белым брюхом, шумно плюхнулось обратно и скрылось на дне.
В лохнесское диво я давно уже не верил, но насторожился. Поднял к глазам бинокль, который всегда находился при мне.
Вскоре загадочный кульбит повторился. И второй, и третий раз. На четвертый — я хорошо разглядел в ныряльщике полутораметрового сома. Знакомый рыбак мне говорил, что в это время года у сырдарьинских великанов начинается нерест. Вот и этот, видимо, повинуясь древнему инстинкту, таким образом, выметывал икру.
Накувыркавшись всласть, сом почему-то не уплывал в свои любимые покои – ямы, а оставался на месте, на четверть выпятив из воды горбатую маслянистую спину. Этакий крохотный пятнистый островок.
«Загорает после ванн», – понимающе улыбнулся я.
Но моя догадка вышла неполной. Оказалось, что сом совмещал приятный отдых с полезным занятием. Каким? Это я понял позже.
Вот над озером с заполошным визгом завихрились чайки. Несколько раз они поземкой пронеслись на бреющем полете над самой водой. И тут одна из них «выкололась» из стаи и села на «островок». Важно прошлась по нему взад-вперед. Один раз, другой. И вдруг «островок» ожил, молниеносно ударил тугим хвостом. Фонтан брызг накрыл чайку. Больше я ее не видел…
«Ах, вот оно что!» – осенила меня запоздалая догадка. Так сом охотился.
Но зато и в другие дни мне довелось наблюдать за охотой усатого великана. Он показывался каждую вечернюю зорьку в одной и той же части озера. То есть на середке. Обычно осторожные чайки продолжали принимать его широкую спину за «островок». Смело садились на него отдохнуть. И всякий раз стая не досчитывалась очередной своей товарки.
Однако не только чаек привлекал этот коварный «островок», но и синиц-трясогузок, и куликов-ходулочников. А однажды я даже стал свидетелем, как к нему навстречу выплыла кряква со своим пушистым выводком. Но ни утка, ни утята даже не подозревали, к какой опасности они приближаются.
И тогда я не выдержал, соскочил с места, замахал удилищем и, что есть силы, закричал:
– Кыш, кыш, глупые!
Кряква заметила человека, уж его-то она точно напугалась, ударила шумно крыльями, громко закрякала и быстро упрятала хлопунцов в мелких прорезях тростников.
Больше с той памятной зорьки охотника-сома я не встречал. Но осенью мне о нем напомнил все тот же знакомый рыбак. Сказал, что не далее, как неделю назад приезжали из города крутые мужички на джипе. Поставили сети, а наутро вытащили сома, который весил около двух центнеров. Когда ему распороли брюхо, то в нем насчитали четыре чайки, двух утят и одну ондатру. «Водяной заяц» еще сучил лапками. Был ли это тот сом, что ловил при мне чаек, не знаю. Ведь на Корейских озерах они не одиночны.
И все-таки мне почему-то стало жалко сома-великана, угодившего в браконьерскую сеть. Словно оборвалась какая-то сказка.
Николай Красильников, г. Москва
Павзаний (1V век н. э.)
Весной на Корейских озерах, что близ Сырдарьи, я ловил серебристых карасей.
Клев был отменный, и мне было не до красот этого действительно чудесного уголка природы. Вокруг желтая, выгоревшая, словно верблюжья кошма, степь. А перед глазами ослепительная бирюзовая гладь воды, простегнутая вкруговую иглами тростников. Но однажды, когда клев стал «остывать», я заметил (особенно на вечерних зорях), что ближе к середине озера образуются какие-то волнообразные широкие круги, постепенно сужаясь.
И вот как-то, когда круг сузился до гимнастического обруча, и вода успокоилась, из глубины вынырнуло какое-то чудище. Оно перевернулось в воздухе белым брюхом, шумно плюхнулось обратно и скрылось на дне.
В лохнесское диво я давно уже не верил, но насторожился. Поднял к глазам бинокль, который всегда находился при мне.
Вскоре загадочный кульбит повторился. И второй, и третий раз. На четвертый — я хорошо разглядел в ныряльщике полутораметрового сома. Знакомый рыбак мне говорил, что в это время года у сырдарьинских великанов начинается нерест. Вот и этот, видимо, повинуясь древнему инстинкту, таким образом, выметывал икру.
Накувыркавшись всласть, сом почему-то не уплывал в свои любимые покои – ямы, а оставался на месте, на четверть выпятив из воды горбатую маслянистую спину. Этакий крохотный пятнистый островок.
«Загорает после ванн», – понимающе улыбнулся я.
Но моя догадка вышла неполной. Оказалось, что сом совмещал приятный отдых с полезным занятием. Каким? Это я понял позже.
Вот над озером с заполошным визгом завихрились чайки. Несколько раз они поземкой пронеслись на бреющем полете над самой водой. И тут одна из них «выкололась» из стаи и села на «островок». Важно прошлась по нему взад-вперед. Один раз, другой. И вдруг «островок» ожил, молниеносно ударил тугим хвостом. Фонтан брызг накрыл чайку. Больше я ее не видел…
«Ах, вот оно что!» – осенила меня запоздалая догадка. Так сом охотился.
Но зато и в другие дни мне довелось наблюдать за охотой усатого великана. Он показывался каждую вечернюю зорьку в одной и той же части озера. То есть на середке. Обычно осторожные чайки продолжали принимать его широкую спину за «островок». Смело садились на него отдохнуть. И всякий раз стая не досчитывалась очередной своей товарки.
Однако не только чаек привлекал этот коварный «островок», но и синиц-трясогузок, и куликов-ходулочников. А однажды я даже стал свидетелем, как к нему навстречу выплыла кряква со своим пушистым выводком. Но ни утка, ни утята даже не подозревали, к какой опасности они приближаются.
И тогда я не выдержал, соскочил с места, замахал удилищем и, что есть силы, закричал:
– Кыш, кыш, глупые!
Кряква заметила человека, уж его-то она точно напугалась, ударила шумно крыльями, громко закрякала и быстро упрятала хлопунцов в мелких прорезях тростников.
Больше с той памятной зорьки охотника-сома я не встречал. Но осенью мне о нем напомнил все тот же знакомый рыбак. Сказал, что не далее, как неделю назад приезжали из города крутые мужички на джипе. Поставили сети, а наутро вытащили сома, который весил около двух центнеров. Когда ему распороли брюхо, то в нем насчитали четыре чайки, двух утят и одну ондатру. «Водяной заяц» еще сучил лапками. Был ли это тот сом, что ловил при мне чаек, не знаю. Ведь на Корейских озерах они не одиночны.
И все-таки мне почему-то стало жалко сома-великана, угодившего в браконьерскую сеть. Словно оборвалась какая-то сказка.
Николай Красильников, г. Москва