С удочкой на речного великана
Николай Красильников, г. Москва
(Повесть)
Продолжение. Начало в № 13 (291), 2014 г.
Автор продолжает повествование о своих первых рыбалках на сома в реках Средней Азии, которые происходили в 6070 года прошлого столетия.
Из всех моих тогдашних скитаний с удочкой особенно запомнился мне последний день лета. Почему? Наверное, потому, что кончалось отрочество, и наступала пора серьёзного выбора будущей профессии. Над посёлком с тревожным криком носились стаи скворцов и ласточек. В общей суматохе не различить было, где взрослые, а где молодые птицы… Их беспокойство передавалось и мне. Тоже приходилось, как говорится, “вставать на крыло”. Неизвестность будущего манила и тревожила: а что там ожидает впереди, на дорогах жизни?..
Этот воскресный день мы с Сёмой решили полностью провести на природе. Взяли насадку, удочки. Котелок с несколькими картофелинами, головку репчатого лука, перчику, соли, пару листиков лаврушки для ухи. Аграфена Ильинична заботливо вручила нам сверток со сдобой, и мы с рассветом отправились на реку. На этот раз мы рыбачили в устье Аксу, впадающей в Ахангаран. Часам к десяти наши куканы были полны сазанами и краснопёрками.
- Давай прогуляемся по бережку, предложил дядя. Разомнём ноги.
- А что, можно! с удовольствием согласился я.
Сёма, помимо отличного знания рыбьих повадок и способов ловли, был вообще отличным знатоком родной природы. И остролистый очерёт, и листья папоротников, и пепельные кустики полыни, розовые заросли тамариска он мог запросто определить по запаху.
Был дядя также заправским следопытом. Во всяком случае, для меня он являл арсеньевского “Дерсу Узала”. Уйдя вверх по реке, мы скоро остановились на галечнике. Сёма с любопытством начал разглядывать что-то под ногами. Потом подозвал меня:
- Видишь, Колюня, копанку?
- Ну и что?
- Эх ты, голова! В природе ничего не бывает просто так.
Я вопросительно глянул на дядю.
- Это фазанья копанка, - пояснил он.
Петушок или самочка искали мелкие камушки. Птицы часто это делают. Глотают, чтобы пища в желудке лучше перетиралась как жерновами. Наверное, и сейчас красавцы где-нибудь здесь.
Сёма оказался прав. Вскоре неподалёку, в зарослях ежевики и джиды, где любят кормиться пернатые, раздалось звонко-стеклянное: “Цок, цок, цок!”
- Слышишь? - улыбнулся Сёма. - Почуял сторожевой петушок наше присутствие, предупреждает об опасности сородичей…
Река в этом месте как бы замедляла бег, и нам чаще стали встречаться омуты большие и маленькие. Возле одного такого тёмного водоёмчика мы остановились. Садись, показал дядя на буреломный тополь.
Присели, и Сёма, как это бывало часто, обратился к своим воспоминаниям.
- Подростком перед самой войной где-то здесь я поймал своего первого сома, начал он. Знаешь, как это было? Послушай. Отец мой, а значит, твой дед, как-то проходя по этим местам, сказал мне: “А знаешь, Сёмка! Давно я приметил в одном из омутов сома. Весной, видимо, после разлива остался. Хотел взять его, да времени никак нет. Может, возьмёшься за это дело? Если поймаешь, считай, что из тебя настоящий рыбак получился. Но учти, сом старый, хитрый. На охоту почти не выходит. Больше отлёживается под корягой”. Чем же он питается? спрашиваю.
- Рыбой, отвечает отец.
- Как же он ловит её, раз на охоту не вылезает? Усами.
- Ну, ты даёшь, папаня! не выдержал я и рассмеялся.
А он мне так серьёзно:
- И нечего тут ёрничать, сам видел.
- Ну-ну, рассказывай сказки! - обиделся я.
- Никаких рыбацких баек. Говорю видел. Светло ещё было. Наклонился я над водой и разглядываю корягу. А под ней башка сома торчит. То есть, самой головы почти незаметно, а вот усы шевелятся, видать. Тут проплывает стайка верховок. Заметили ус, приняли, видно, за червя. Одна из верховок кинулась к нему. А сом, не будь дурак, хвать её! Остальные рыбёшки врассыпную. А хитрюга проглотил добычу и снова ни жив, ни мёртв. Лишь усы шевелятся, как живые, от подводных струй. И так до следующей добычи. А ты смеёшься. Выслушать сперва старших надо!
- Так и быть, отец, верю! соглашаюсь я и не соглашаюсь с его рассказом… А ведь отец всегда правду говорил. Обманывать было не в его характере. -Ну, а сома твоего я постараюсь взять. Обязательно!
Раза три ставил я кармак на усатого хитрюгу. И потроха куриные сажал на крючки, и живых сазанчиков, и пучки огородных червей… Только четвёртая попытка оказалась удачной выманил его из-под той коряги на толстую озёрную жабу. Да, это оказался матёрый и тяжеленный сомище килограммов на двадцать. Не помню, как до дому допёр его. Ватажка загорелых кишлачных мальчишек до самой калитки провожала меня и восхищённо вопила: “Лакка балык! Лакка балык!” Сом для них был в диковину.
Посидев еще немного хорошо кругом: зелень да речная прохлада, мы направились к своему бивуаку. Пора было готовить уху.
И теперь, спустя многие годы, я часто вспоминаю этот Сёмин рассказ. Что ж, очень возможно, что факт такой вполне достоверен. Конечно, не исключено: то, что верховка приняла сомовый ус за какую-то речную живность, просто единичная случайность. Но ведь не исключено и другое: у многих “детей природы” есть в арсенале удивительные приспособительные и охотничьи реакции.
Помнится, как-то в беседе учёный-биолог Олег Богданов рассказывал, что большинство змей тоже прибегают к “военным хитростям”. Спрятавшись где-нибудь в траве, они высовывают свой раздвоенный язычок и подёргивают им, и нередко птица, приняв его за червячка, соблазняется лёгкой добычей и сама становится жертвой хищницы.
Почему же на такое не могут оказаться способны сомы?
Дядя отправился собирать сушняк, а я занялся чисткой рыбы и картофеля. Вскоре на берегу весело затрещал костерок. В котелке принесли родниковой воды, повесили над огнём на железном прутке между двух стоек.
Когда вода закипела, мы положили в неё картофель, затем рыбу, посолили: не забыли также лавровый лист и перец. Пусть теперь немного потомится, сказал Сёма, знавший толк в кулинарии. А нам перед ухой можно бы и искупаться. Глянь, как палит солнце!
Брр! Вода оказалась приятно холодной. Но вскоре мы ощутили бодрость. Заплывали на быстрину, к сверкающему брызгами перекату, затем обратно. Дядя был ещё силён, и крепкие мускулы его отливали бронзой. Я тоже старался не отставать от него. И заплывал туда, куда бы один заплывать ни за что не решился. Потом мы валялись на крупном пшеничном песке. И предосеннее небо, бирюзовое с белыми сахарными облаками, было низким-низким. А какой ароматной оказалась уха! Не зря Сёма назвал её “харчем Богов”. Я уплетал уху за обе щеки. Насытившись, мы задумчиво разглядывали малиновые угли потухающего костра. И этот ясный день, и угли рыбацкого костерка до сих пор светят мне тепло и добро.
Журналистские дороги хороши тем, что они всегда готовят неожиданные встречи, новые впечатления, заставляют порою глядеть на привычные вещи по-иному.
Конечно, отправляясь в командировку на берега Амударьи, я знал, что друг моего детства Петька, он же ныне Пётр Степанович Матвеев, после окончания мореходного училища уже полтора десятка лет водит суда по этой капризной, своенравной, самой большой реке Средней Азии.
Изредка нам доводилось встречаться. Но встречи эти происходили в шумном семейном застолье, и поговорить толком никак не удавалось. А так хотелось поведать другом другу о многом наедине, в том числе и о рыбалке. И вот выдался такой счастливый случай. Помимо основного редакционного задания, решил я пополнить и записи о “герое” моего рассказа. Много, очень много ходит разных былей и небылиц об амударьинских сомах. Если знаменитый усач когда-то гордость Арала, то другой великан амударьинский сом тоже достоин своей славы. Правда, изустные истории о нём порой граничат со сказкой, где приём гиперболы, преувеличения, вполне закономерен. Но ведь известно, что и наш брат рыбак любит от души, а не какой-то корысти ради, прибавить немного вымысла к правде. Что ж, как говорится, разберёмся на месте, где всегда легче определить анекдот от реальности, повидать и послушать бывалых людей всегда полезно. Для того мне и порекомендовали друзья побывать в дельте Амударьи одном из самых интересных уголков региона. Хотя река значительно обмелела по сравнению с прошлыми десятилетиями, флора и фауна здесь кое-где ещё сохранились в первозданном виде благодаря заповедникам и благородному труду их служителей охотоведов, егерей, работников рыбоохраны.
Замечательная машина этот небесный вездеход “АН-2”. Кто-то в шутку, но, по сути, правильно, назвал его воздушным осликом: вынослив, надёжен и сядет там, где не сесть никакому суперлайнеру. И вот мы летим из Нукуса столицы Каракалпакии к Аральскому морю. Кроме меня, в самолёте разместились пожилой казах, всё время державший за рога огромного барана (будто тот мог убежать) “На той везу, младший сын женится!”, две узбечки с вертлявым мальчишкой и студент-каракалпак. У кабины пилотов лежали тюки с почтой и круглые железные коробки с киноплёнкой. Дверца в кабину была приоткрыта, и лётчики командир и бортинженер, молодые славные ребята, из великого уважения к прессе разрешили зайти к ним, присесть на запасное сиденье.
Самолёт порядком качало, малейшее слово перекрывалось гулом, да это мне и не мешало. Главное, из фонаря кабины широко просматривалась пустыня, над которой мы пролетали.
Был месяц арбузов и дынь август. Пустыня выгорела дотла, и в природе преобладали золотисто-голубые тона. Иногда под крылом вспухивали клубы пыли это чабаны перегоняли стада овец. В одном месте пилоты издалека заметили на такыре полудиких верблюдов. Одно дело увидеть их в зоопарке или где-нибудь на шумном восточном базаре, совсем другое здесь, в родной беспредельной пустыне. И командир не утерпел, пошёл на снижение. Затем на бреющем полёте низко промчался над животными. Неуклюжие, горбатые, смешно взбрыкивая задними ногами, они кинулись врассыпную.
- Зачем вы так? - укоризненно прокричал я.
- Давно не видел верблюдов, - по-мальчишески озорно улыбнулся командир и вновь стал набирать высоту.
Когда за стеклом в оранжевой пыли скрылся последний “ассаргадон пустыни”, слева по крылу самолёта потянулась длинная извилистая тёмно-шоколадного цвета полоса Амударьи. Замелькали бескрайние тростники и плавни. “Наверное, где-то в этих местах, подумал я, произошёл в середине 30-х годов тот памятный случай…”
Продолжение следует.
