Рыбалка на Бестамаке
Александр Морозов, г. Москва
Окончание. Начало в № 11 (361), 2017 г.
Воспоминания детства всегда уносят нас в то счастливое время, когда рыба была очень крупная, и ловилась, непременно, лучше современной. Вот и автор делится впечатлениями об одном таком случае.
Время словно остановилось. Все ушло куда-то далеко, отодвинулось. Весь мир сузился до этого неширокого речного рукава и двух моих мокрых удилищ. Остались только торчащие и ныряющие в воду поплавки, мелко вибрирующий, гнущийся в три погибели кончик удилища, остро разрезающая воду леска и трепыхающиеся, казалось, бьющие себя хвостом по голове рыбины с судорожно раскрывающимися ртами. И снова – извивающийся на крючке червь, короткий посвист забрасываемой удочки, покачивающийся и резко ныряющий в воду поплавок, напряженное до боли в глазах вглядывание в ту сторону, азартные и радостные выкрики рядом и приятная дрожь удочки в руках... Не всегда на крючок попадаются крупные окуни. Малек клюет так же жадно. Но побывавший в руках и снятый с крючка, он уже не жилец. Уж больно нежен. Выброшенный в воду он через некоторое время всплывает вверх брюхом... Наживляю двух мальков на отдельные удочки с толстой леской и тройными крючками. Это на щуку и крупного окуня. Закидываю их в стороне, положив на деревянные рогатульки, выломанные из ближайшей ивы.
Постепенно затихает сумасшедший окуневый клев, и мир возвращается, обрушивается на меня со всех сторон неумолчным сухим стрекотанием кузнечиков в невысокой, выгоревшей траве, тонкой трелью жаворонка в высоте, пронзительными криками речных чаек над водой, скрипучим криком цапли и сырым запахом гниющего камыша. Только теперь чувствую, как палит солнце, а я так и не успел снять верхнюю теплую одежду, не замечая жары.
Еще вяло поклевывает чебак (так у нас называют плотву) – красивая рыба с крупной серебристой чешуей, которая легко отделяется и липнет-пачкает руки и одежду. Он любит клевать на тесто и кузнечиков, которых я ловлю для Савелия
Семеныча, когда спадает клев. Изредка поклевывает линь – страшноватый на вид, уродливо-короткий, с бронзовой мелкой чешуей, покрытой густым слоем слизи. Его нужно брать двумя руками, иначе, взмахнув коротким, словно обрубленным хвостом, он легко выскользнет из рук. Он такой живучий, что еще долго потом плавает у нас дома в ванне с холодной водой и, уже выпотрошенный и вывалянный в муке, пляшет на горячей сковородке!
Поднялся ветер, гоня к берегу волны вместе с поплавками. Усыпленный однообразным перезабрасыванием удочек, не сразу осознаю, что это за палка наплывает от берега прямо на мои поплавки. А потом как ударило – это же плавает моя удочка на живца! Наверное, щука утащила ее на середину заводи!
– Папа, папа, смотри, удочка на живца плавает! Наверное, щука!
Отец, ворча, быстро раздевается и лезет в воду. Удочка начинает двигаться быстрее, отплывает от него в сторону. Только у другого берега он, наконец, настигает ее и тащит назад. Вылезает на берег и вытягивает из воды пятнистую, длинную как торпеду, щуку. Какая у нее большая пасть с длинными острыми зубами! Тройник намертво зацепился за верхнюю губу.
Скользкая, мокрая, пахнущая тиной, серо-зеленая рыбина бьет хвостом по траве, злобно таращась на меня маленькими глазками. Мне даже страшно вытаскивать тройник из ее зубастой пасти… Клев окончательно стих часам к десяти. Даже мальки и те угомонились. Трепеща тонкими, блестящими, как слюда, крылышками, на поплавок нахально уселась красивая синяя стрекоза. Мы называем таких стрекоз “морячками” за полосатый синий хвост. Поддергиваю леску, чтобы спугнуть назойливую гостью, но та, пугливо взлетая с покачнувшегося поплавка, вновь опускается на него.
Семеныч стал говорить о том, что можно походить вдоль берега со спиннингом, но отец предлагает переехать на ту стороны дамбы, где клюет карась. Сматываем удочки, достаем из воды отяжелевшие, скользкие от рыбьей слизи, садки. На глаз взвешиваю садок – полведра точно есть!
Переезжаем метров на пятьсот правее. Туда недавно перелетела крупная, неуклюжая цапля. Река здесь совсем мелкая, прозрачная, плещется на самом дне глубокого, старого русла. Сквозь прозрачную воду видны нежно-зеленые ажурные водоросли, отбрасывающие тень на желтоватое дно, стебли кувшинок и посверкивающие серебристой, ярко вспыхивающей в лучах солнца чешуей косяки рыбы.
Забрасываю удочку прямо в этот рыбий косяк. И почти сразу поплавок всплывает и мягко ложится, медленно плывет вбок, слегка зарываясь в воду. Так клюет карась! Он не такой жадный, как хищник окунь. Осторожно жует-посасывает червя. Не спеша подсекаю, и в руки летит небольшой, скругленный, как медный пятак, с чуть желтоватой чешуей карась. Люблю карасей! И мама их любит.
Они без мелких костей, легко чистятся, и очень вкусны, зажаренные на сковородке. Даже выглядят они красиво. Сглаженные, закругленные формы, большие, красивые плавники, маленький, аккуратный рот. А хитрый! То ему подавай червячка, то наживляй хлеб или тесто! И клюет так же хитро, что не сразу поймешь – то ли ветер отводит поплавок в сторону, то ли рыба. С удовольствием принимаю эту игру, стараясь предугадать, в какой момент лучше подсечь удочку, чтобы не дать рыбе уйти.
...Солнце уже почти в зените. В ушах – звон от жары. Уплыл куда-то в глубину косяк карасей. Смотрю на застывший в воде поплавок. Гипнотизирую его взглядом, уговариваю:
– Ну, вздрогни, уйди на дно! Тщетно. Стоит как вкопанный! Налившаяся свинцовой усталостью рука уже не держит удочку. Начинаю клевать носом.
– Пора и нам поклевать! – устало говорит отец. – Давай, Саня, доставай харчи! Я с готовностью вынимаю из коляски сумку и выкладываю на жесткий брезент вареные яйца, пучок зеленого лучка, пахучий нежно-зеленый укроп, пупырчатые, колючие огурчики, большие, полопавшиеся черными трещинами помидоры, нарезанный хлеб, соль в спичечном коробке, кусок колбасы, домашний, бьющий в нос, квасок в бутылке. Витя подсаживается рядом и выкладывает шмат сала, густо посыпанного крупными кристалликами соли. Смеясь, стряхивает запрыгнувшего на брезент огромного, перебирающего длинными лапками, зеленого кузнечика:
– Тоже решил с нами пообедать!
Семеныч добавляет крупную головку чеснока и несколько смятых, подтаявших плавленых сырков в тонкой оболочке из фольги. Я режу на несколько частей мясистые, разваливающиеся под ножом наши казахстанские помидоры, вкуснее и душистее которых я не ел в жизни, лущу вареные яйца, густо посыпаю все это крупной солью и с аппетитом начинаю трапезу. Отец, посмеиваясь, подкладывает мне колбасу, сыр:
– Давай налегай, растущий организм!
Я лежу на траве и гляжу осоловелыми от еды глазами на речку, далекий казахский аул, пылящуюся дорогу с точкой двигающегося мотоцикла на ней. Неудержимо хочется спать. Безжалостно палит солнце, наполняя тело ленью, нежеланием двигаться. Оно словно выжигает во мне остатки воли, раздавливает, прижимает головой к нагретому, обжигающему брезенту. Уходит, стихает в ушах неумолчное, сухое стрекотание кузнечиков, тонкий посвист сусликов, наливаются тяжестью веки.
Последнее, что помню, проваливаясь в сон, – высоко в прозрачных небесах парит птица...
...Просыпаюсь, как от толчка. Как же противно спать под палящим солнцем! Голова налита тяжестью и пульсирующей в висках болью, опутана мутной дремотой. В ушах – противный звон.
А где же отец? Щурясь от яркого солнца, замечаю его в камышах с коротким спиннингом в руках. Мягко треща, раскручиваются катушка и блесна, ярко молнией сверкнув на солнце, с сочным чмоканьем плюхаются воду.
Иду тропинкой вдоль реки к отцу. И вдруг останавливаюсь с занесенной для шага ногой. Еще до конца не осознавая, что произошло, вижу впереди себя на тропе большого серо-зеленого мохнатого паука с длинными лапками. Это же тарантул! Хоть он и не ядовит, но его укус очень болезнен.
– Пап, ну как, поймал что-нибудь?
– Пару окуньков вытащил на блесну.
Это уже не клев. Семеныч! – кричит он в сторону ивы: – Давай собираться! Пора уже!
Синяя кепка кивает в ответ. С трудом влезаем с Витей в коляску. Мешает сваленная кучей одежда и полные садки, скользкие от рыбьей слизи и чешуи. Хвастаемся друг перед другом большим уловом. У меня в садке – самая большая щука. Зато у Вити – самый крупный окунь. А Семеныч горделиво тычет зажатой меж пальцев папиросой в огромного бронзово-желтого линя в его садке. Все довольны уловом. Я уже предвкушаю, как радостно удивится мама и будет хвалить удачливых рыбаков; как наша кошка, с порога почуяв запах свежей рыбы, будет с голодно-требовательным мяуканьем тереться о мои ноги, подняв трубой хвост. Сладких карасиков мама, конечно, пожарит на ужин. Из щуки и крупных окуней получится наваристая уха, а из окуней поменьше будем вялить, чтобы потом зимой доставать из угловато топорщащейся во все стороны наволочки деревянных засохших рыбин и грызть их солено-вкусные спинки, кладя чешую и косточки на подстеленную газетку.
Дремлю в коляске, просыпаюсь на крупных кочках, тыкаясь носом в ветровое стекло. Дорога вьется на север вдоль Урагана. Справа мелькают редкие березовые колки и ивы с белыми, словно седыми листьями. И там, далеко от дороги, вижу движение в парящем облаке пыли, словно над землей перемещаются огромные массы каких-то буро-серых животных.
Пунктиром мелькают темные пятна спин, белеют животы. Или это только кажется, снится мне?
– Папа, что это там справа?
– Где? – отрывает взгляд от дороги отец. – Елки-палки! Это же сайгаки!
– Пап, давай подъедем, посмотрим!
Отец уже свернул с дороги и по ровной степи, поросшей невысокой, выжженной травой с островками седого ковыля и полыни, едет направо, ближе к огромному стаду. Животные боязливо разбегаются при нашем приближении. Отец сбавляет скорость и осторожно едет вдоль стада. Теперь уже можно хорошо рассмотреть такое неоднородное вблизи стадо. Небольшие степные антилопы со слишком тонкими для круглого тела ножками и большой горбоносой мордой, заканчивающейся небольшим забавным хоботком.
Некоторые, наверное, самцы, украшены небольшими тонкими рожками, покрытыми колечками наростов. Они быстро убегают от мотоцикла, иногда очень забавно выпрыгивая свечкой вверх, будто желая заглянуть подальше.
Сижу в люльке и провожаю взглядом пылящее вдали стадо. Мне отчего-то грустно. Жалко бедных сайгаков... А, может, это горький запах полыни навевает грусть? Или виной всему эта безмолвная выжженная степь? Или река, медленно и равнодушно перекатывающая свои воды на север. Хищная птица, парящая надо мною в голубом без единого облачка небе?
Пронзительно, обжигающе-остро приходит мысль, что все это вокруг меня существует уже миллионы лет. И будет существовать еще столько же, когда меня уже давно не будет на этой земле. Так же лениво будет катить свои воды Убаган, и так же безбрежно будет лежать степь с зыбким маревом на горизонте. И будет высоко парить в высоких, равнодушных небесах одинокая птица. Только меня уже не будет... Тогда зачем же я живу, если жизнь моя – всего лишь миг по сравнению с этой вечностью? Зачем нужен я этой бесконечной степи и этому равнодушному, пустому небу над головой? Мысль эта словно сжимает меня, делает крошечным, незаметным. Меня, Морозова Саши, нет. Есть только эта бесконечная степь и высокие небеса...
– Вылезай, рыбак, приехали! – тормошит меня отец. Просыпаюсь и вижу у мотоцикла маму.
– Мам, посмотри, сколько мы наловили!!!
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД №12(362), 2017 г.
