Растерзанный омуль

Павел ПолиЩук, г. Набережные Челны

Во Владивостоке стояла великолепная осенняя погода. Кончились летние туманы и тайфуны свернули свои гастроли, выполнив по традиции 6-7 концертов за сезон. Подстать погоде было и мое настроение.

В моей жизни начинался очередной коренной перелом. Иначе не назовешь. 20 лет я прожил на берегу Тихого океана, а сейчас находился в процессе переезда в Татарстан. При моем аскетизме в еде и скупой на солнышко сибирской осени, поездка обещала стать совсем не экстремальной. Провожавшая меня жена обрадовалась, что в купе бабулька с внучкой - у жены свои тараканы в голове. А я просек ситуацию со своей колокольни.

Провожавший бабульку амбал затащил в купе самый большой российский телевизор первого поколения. Телевизор в угол не влезал, а на середине полки стоял так, что свисал на полпрохода. С той стороны подойти к столу было нельзя. Вторую же полку занимали бабушка с внучкой и, судя по всему, прятали там что-то очень дорогое, по меньшей мере, им. Из купе они не выходили, а я, как хозяин верхней полки, мог бы иногда размять свое мягкое место рядом с телевизором. Но могла ли рисковать бабулька? Нет. Место хоть и мягкое, а и из него торчат кое-какие кости. С профилактикой расцарапывания телевизора рядом с ним всегда лежало что-то, исключающее мою посадку.

Поезд тронулся, амбал остался, и стало просторнее. Вскоре выяснились и индивидуальные программы пассажиров. Хотя свою я узнал значительно раньше. Я должен был ехать бдительно, не пропуская ни одной речки и даже речушки. В данном коллективе это было возможно только при одном условии: 15 часов я стоял или сидел на пристегнутом стульчике в коридоре и разглядывал матушку Россию. С потемнением залезал в свою берлогу и пытался уснуть. Бабушка ни на минуту не прекращала воспитание внучки. Все ужастики с волками и злыми сантехниками вызывали во мне разные чувства.

У бабульки план был проще: довезти телевизор, успеть воспитать внучку и купить на Байкале омуля. Еще во Владивостоке она начала терроризировать проводниц, уточняя, когда мы будем подъезжать к Байкалу? С маниакальным упорством она делала это каждый день и даже завела дембельский календарь, где отмечала оставшиеся часы. А до Байкала, если не изменяет память, было почти четверо суток. Про Байкал и про омуля бабулька расспрашивала всех попутчиков, дорожных продавцов и еще кого-то.

Ночью в Хабаровске к нам подсел молодой парень, вырвавшийся в краткосрочный отпуск. С ним мы коротали время у коридорного окна. Амурская область встретила нас свежестью, доходящей ночью до колотуна. Унылость пейзажей скрашивалась появлением речек, которые долго преследовали наш поезд, игриво петляя на поворотах. Иногда попадались и рыбаки, что заставляло сердечко замирать.

Рыбаки уносились, приходилось домысливать, что же там у них за снасти? Что за рыба? Опытный глаз успевал разглядеть и поставленные сети, и однажды даже какую-то немелкую рыбу. Петляющие речки вдруг исчезали на очередной петле навсегда. А иногда безо всякого предупреждения поезд вдруг влетал на мост и грохотал по нему. Пару раз я проспал такие мосты.

Но петляли не только речки. Железнодорожные пути тоже завязывались в узлы, и мы их распутывали. Днем поезда всегда отстают от графика. И ночью начинаются гонки. Далеко не самый приятный аттракцион. Дорогу сделали так, чтобы вражеские бомбардировщики не могли в нее попасть. Это сказал один серьезный полковник. Полковникам надо верить. Но беда в том, что наши рельсоводители и сами не всегда попадают в дорогу.

Ночью, наверстывая график, поезд несся, шарахаясь так, что каждый поворот рисковал стать последним. Спавший поперек поезда, я вместе с матрасом всю ночь летал по полке. Вот я уперся ногами в стенку, а на следующем вираже подушка глухо стукнула в другую. В итоге, я думаю, что лично я проехал не 8 тыщ километров, а много больше.

В общем-то, все шло весьма заурядно, если не считать дегустации разных сортов пива. Где-то на очередной станции вышедший на время из запоя мужик менял старые рыболовные журналы оптом на бутылку пива, и хотя обложки всех были хорошо знакомы, я их взял и перелистывал на своей верхней полке. Два дня я ел приготовленную в дорогу колбасу, а потом уже заваривал кипятком лапшу. Шесть бутылок воды я так и не осилил. Пиво было разное, но хуже  воды не попадалось.

И вот в такой вялой обстановке вдруг распахнулась тамбурная дверь, и нетрезвый мужик в таежной экипировке поставленным голосом проорал: "Омуль, свежий омуль, горячего копчения!" И началось движение. Открывались купе, и люди задавали вопросы. Нельзя сказать, что омуля расхватали, но кто-то купил и просто съел. Бабулька оказалась в числе первых, но покупок не совершила. Она в купе объяснила девочке, что по вагонам ходят злые сантехники и продают насквозь отравленного омуля.

А "сантехники" повалили толпой. Уже со всех двух концов поезда они врывались в наш вагон и в каждом купе предлагали рыбу. Копченый запах уже не выветривался из вагона. А Байкала все не было. Вывешенный в коридоре график движения зачитывался до дыр. Остаются считанные минуты. Ну же, вот за тем углом, что же это такое?

Но вот среди деревьев вдруг промелькнула вода, а минут через пять чуть больше воды, а потом уж - одна вода.

Мы на Байкале! Щелкают фотоаппараты - Байкал же, а не хала-бала. Серая холодная вода обрамлена в холодные серые камни. Унылый монотонный пейзаж, так сильно напоминающий мое родное Беломорье. Какие-то неухоженные рыбацкие поселки, приютившиеся на берегу, не разбавляют тоску. Пара моторных лодок на огромной акватории, редкие люди на берегу. Все серое. Все в телогрейках.

Пассажиры от этого устают быстро и у окна уже остаются самые романтичные. Они все ждут, как преобразится Байкал, как превратится в нечто зазеркальное. Я знаю, что весь день мы будем ехать по серому берегу, а уже утром, проснувшись, вдруг обнаружим, что кончилось это затянувшееся кино. Остановок у воды, так чтобы ополоснуть лицо священной водой, на Байкале нет. Все остановки вдали от озера.

Но я отвлекся. Продавцы омуля шныряли по вагонам весь день, но вот мы приехали на главную остановку и вышли на перрон. Ничего, кроме все того же омуля, я там не увидел. Точнее не запомнил. Была хорошая забайкальская погода, даже светило солнышко. Я понимал, что мы въезжаем в цивилизацию и самый тяжелый участок остался позади.

Кто-то объявил, что до отхода поезда осталось 5 минут и я, сделав глубокий вдох, минут на десять наполнил легкие прокопченным байкальским кислородом и залез в вагон. В нос шибануло так, что захотелось остаться на Байкале. На ходу поезда запахи улетали в открытые окна, а вот на стоянке было сложнее. Тем более, что моя бабулька нахапала этого омуля сколько смогла и, закатив от блаженства глаза, чахла над ним.

В очередной раз кто-то пощелкал тумблером, и перронное радио с плохо скрытой усмешкой сообщило, что покупка рыбы на перроне строго запрещена. Что администрация ответственности не несет. Что все ботулизмы, холеры, кариесы и прочие спиногрызы в купленной рыбе есть всенепременно в чернобыльских дозах. Заметьте, что объявление это прозвучало уже после того, как последний покупатель усаживался в вагон. Если бы оно прозвучало всего один раз. Нет, вероятно, кто-то надеялся, что рыба полетит из окон уходящего поезда и ее можно будет снова поймать.

Вагон шумел. Кто-то быстренько съел своего омуля и лег умирать, кто-то убрал его до лучших времен, наблюдая за первыми. Наша бабулька, вложившая в омуля все свои сбережения, сидела бледная и совсем потерянная. Пауза длилась долго. Даже внучка притихла.

И вдруг бабулька ожила. Она схватила большой пакет с рыбой и рванула по коридору. Я был уверен, что она сейчас выкинет рыбу и тем самым зачеркнет эту главу. Все оказалось хуже. В туалетном умывальнике она потрошила омуля и промывала его водой из бачка. Отговорить ее пытались многие, в том числе и проводники, но не смогли.

В жутчайших условиях антисанитарии бабулька превратила красивую копченую рыбу в какие-то бесформенные обрывки и когда она принесла гору растерзанной рыбы в купе, я был просто ошарашен. Ведь она промывала не только брюхо, но и мышцы. К запаху мы к тому времени уже адаптировались, а вот случайные прохожие в коридоре выпучивали глаза.

Но и это еще были цветочки. Упорная бабулька перевязала рыбу нитками и развесила в купе сушиться. Она объяснила нам, что днем мы в купе не заходим, а на ночь она будет рыбу снимать.

Ранее неоткрываемое окно, уберегавшее девочку от сквозняка, уже не закрывалось. За один день наши постели почернели от сажи, но в этом кошмаре был более достойный финал.

На каждой остановке к нам в окно залетали десятки разномастных мух. Собранные со всей Сибири мухи вовсе не хотели покидать наше купе и, вероятно, на остатках запаха доехали до Харькова. Бабулька же, к счастью, вышла часов на 10 раньше меня. Мой же путь завершился в Уфе.

Пересев на другой поезд, я вскоре понял, что попал в Татарстан. Нигде нет более красивого русского языка, чем в Татарстане. Где еще услышишь от торговок: "пирожки с картошками", и где прочитаешь: "взрослые и детские больные принимаются в медпункте?"

Какова судьба того многострадального омуля, я не знаю, но после мытья в туалете и нападения всероссийских мух он действительно уже был очень опасен.

Рыбалка круглый год № 17(103), 2006 г.