Промоина
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 7(117), 2007 г.
Куда-то исчез, казалось бы, надежный лед под ногами. Его не стало как-то сразу. Еще минуту назад я уверенно скользил по нему, искристому, ничего не опасаясь. И путь мой лежал не по фарватеру, где Волга дышит и в глухозимье, открываясь в самых неожиданных местах, а по хоженному не раз утреннему следу, напротив известных "Тополей". Здесь, неподалеку от переправы Козьмодемьянск - Коротни, уже который день кучковались медные от апрельского солнца рыболовы-мормышечники. Они в решето избуривали пятачки льда, вгрызаясь и под самый ящик соседа, воровато "шили" руками, вываживая крупную весеннюю сорогу и тут же пряча ее под себя.
Но "закон стаи" суров. Их, удачливых, обязательно кто-нибудь да замечал, и тогда в стае происходило смутное движение, впрочем, понятное всем. Вначале, вроде бы смущенно, а потом, торопясь и оглядываясь, счастливцев плотно обуривали, и билось здесь, слышалось в душе у каждого: "Успеть, выдернуть одну-две яркоглазых неземных сорожин, пока не "засветили" место все новыми спешно образующимися лунками". Но уже неслось из соседней кучи-стаи протяжное: "Обу-у-ривай! " И шли оттуда с бурами наперевес, словно в атаку.
Итак, я потерял под ногами опору. Льда, крепкого, истоптанного и продырявленного поутру лунками, просто не стало. Медленно и зачарованно я рушился куда-то вперед и вниз, удивляясь: со мной ли это все происходит?! Кажется, во мне даже кто-то подхихикнул, мол, вот так, дурашка! Не ходи, где не надо. Все бы тебе подальше от людей. Ловил бы как все, в одном месте. Свою рыбу найти, свою рыбу. Нашел...
Но тут же, торопясь, обгоняла другая утешительная мысль: "Было ведь это уже не раз. Проваливался, опирался руками, ложился на спину и выползал, всегда выползал! А то и просто окунался до пояса да вылетал пробкой из студеной полыньи, как ошпаренный". И называлось это совсем невинно - "искупаться". И вспоминалось как смешное, чуть досадное приключение.
Трудно сказать сейчас, успели эти мысли мелькнуть в момент моего падения в хрустальное ледяное крошево или черед раздумий наступил позднее. Время остановилось в этот миг, как это ни банально звучит. И все же, наверное, то пестрое мельтешение сжатых закодированных чувств и образов вместилось тогда в него, в этот долгий миг. Ведь мысль быстра.
Чувство реальности вернулось с тревожным запахом и вкусом волжской воды. Ее уровень качнулся перед глазами. Звякнули, словно стекляшки, льдинки-серебрянки, наполненные солнцем, и ожгли лицо. Опоры не было. Я ринулся вперед, к кромке льда, но под руками противно и безнадежно падали пласты ломающейся шуги. Промоину быстро размывало течением. Назад!..
Плавание в валенках, ватных брюках, бушлате и с рыболовным ящиком за спиной меньше всего напоминало именно плавание. Наверное, я просто неуклюже барахтался, но, развернувшись, все же ухватился за крепкий лед. Стеклянно-гладкий, он не позволял подтянуться на руках, и лишь сломанные ногти были результатом этой попытки. Мне оставалась возможность лишь кое-как удерживаться у ледовой кромки. Ноги в набухших ватниках и валенках с химчулками наливались тяжестью, холодели до боли, теряли подвижность. Их, словно они были не мои, заносило течением и затягивало в прозрачную до слезности и одновременно черную стынь. Подтянуть ноги и закинуть их на лед я уже не мог. Они не слушались. Так долго не могло продолжаться. И пришла простая мысль: "Это все..."
Почему-то стало жалко две фотокамеры, которые лежали в наполняющемся водой ящике. В голове вертелась фраза-штамп: "У смерти ясные глаза..." Кажется, где-то она уже звучала, но сейчас была удивительно уместна: нереальность моего ухода, нелепость его подчеркивалась ослепительно голубым небом, льдом, брызжущим золотом, обычными живыми красками дня. Ветер приносил неясный шум города с высокого правого берега, где раскинулся на буграх Козьмодемьянск. Далеко в стороне люди мирно ловили рыбу.
Кажется, я тонул молча. То ли не вспомнил, что можно позвать на помощь, то ли стыдился кричать. Но должен был наступить момент, когда пальцы, которые я уже не чувствовал, просто бы соскользнули с гладкого льда. И никто, возможно, и не заметил бы, что закончился еще один жизненный путь. Эта обыденность ухода также удивляла меня в те минуты, наряду с мыслью, что пропаду безвестно, не попрощавшись, а если и найдут, то не в людском уже обличье, а падалью.
То, что мой час еще не пришел, я понял, когда от далекой группы рыболовов отделились двое и быстро направились ко мне.
Вот мне протянули ледобур. И этого оказалось достаточно, чтобы я, подтянувшись, оказался на льду. Грешен, я даже не успел поблагодарить их, этих людей, просто мужиков в хорошем смысле. Да они и не ждали благодарности, а торопливо вернулись и смешались с такими же обветренными загорелыми рыбаками-бродягами, для которых в произошедшем не было ничего нового. Каждый год проваливаются, спасаются сами (как три-четыре раза до этого приходилось и мне), кого-то выручают, иные тонут, нередко скопом, прямо в машинах. Обычное дело. Не для тонущего, конечно.
И теперь, спустя какое-то время, я понимаю, что судьбой мне просто отдан долг. Случилось, что и я не оставил тонуть двух пожилых людей в бешеной штормовой круговерти, рискуя остаться там вместе с ними. И теперь мы квиты.
Метров пятнадцать я еще отползал от промоины на непослушных коленях, волоча за собой бур, который при падении машинально отбросил в сторону, и злополучный ящик полный воды. Непростительной моей ошибкой было то, что он, ящик, висел не на плече (при этом его можно было сбросить), а надежно перехватывал ремнем мою грудь. Еще одной классической ошибкой можно назвать то, что под рукой не было обычного ножа, пусть и складенца-перочинника. Воткнуть его в лед - и этого усилия хватило бы для того, чтобы подтянуться на руках.
Единственное, что оправдывало меня, рыболова со стажем, это уверенность в обстановке. Хожено-перехожено было в том самом месте, где я только что готовился покинуть этот мир. Уверенность в обстановке. Скорее, самоуверенность. Начало апреля на дворе, и самый крепкий лед быстро превращается под солнцем в кристаллическую рухлядь, набушую водой. Особенно там, где кипят водовороты и преют на дне старые пни - остатки затопленных лесов.
Вскоре я уже развешивал на прибрежном липняке пятнистый свой бушлат - дань военизированной моде, мокрые ватники, понурую шапку-ушанку. Гордыми вымпелами взвились и затрепетали на ветру желтые (пардон) подштанники, как символ неосторожности и глупости. Все это исходило паром на горячем апрельском солнце, а я сидел в автобусе и запахивался в шоферскую душегрейку, навсегда пропахшую бензином. Ноги ныли, и их время от времени сводило судорогой. А тыльные стороны ладоней и подушечки пальцев я не чувствовал в полной мере два последующих дня.
И надо же было случиться в этот момент встрече, которой я никак не хотел в моем нынешнем положении. Угораздило меня выйти из автобуса, чтобы перевернуть к солнцу обратной стороной подсыхающий бушлат.
- Э-э, да тут нудистский пляж! Кого я вижу!
Потрясая здоровенной желтобрюхой щукой, мокрой и отчаянно красивой, ко мне шел Владимир Панов - литконсультант Союза писателей и поэт, пишущий попросту, без авангардной вычурности, а также страстный рыболов.
- Бывает, - сказал, посерьезнев, Владимир Михайлович, выслушав мои сбивчивые объяснения, больше похожие на оправдания. И рассказал подобный же случай, приключившийся, а может быть, и не приключившийся с ним. Но я был ему благодарен.
- Пойдем, согреешься, - заключил он, выразительно щелкнув по горлу, и мы пошли к костру, который до кроличьего покраснения глаз раздувал его приятель.
Обсушивался я до самого вечера, но валенки и бушлат пришлось надевать мокрыми. Утром следующего дня я вновь ехал в Коротни за тяжелой красноглазой сорогой.
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
Фото автора
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 7(117), 2007 г.
