Педант

Леонид Витте  

Поезд остановился, и мы сразу окунулись в тишину и запахи весенней ночи. Идти предстояло около километра вдоль железнодорожной линии, а за домиком стрелочника свернуть влево и пройти еще метров двести через молодой соснячок.  



– Ну, двинулись, – сказал бодро Владимир Андреевич, мы спустились с платформы и пошли по сыпучему песку. Слева в придорожной поросли щелкнул соловей и пошел, и пошел. А в дальнем поле уже начинали жаворонки... 

У дома стрелочника свернули влево, и вскоре среди сосновых стволов блеснула озерная гладь. На том берегу горел костер, а на отмели стоял, забравшись по колена в воду, наш брат-рыболов в плаще. Перед ним на вбитых в дно рогульках лежали пятиметровые удилища. 

Мы пробрались между кустами к облюбованному приятелем месту (оно, к счастью, оказалось незанятым) и стали снимать рюкзаки. Уже здорово посветлело, и надо было поторапливаться. Я стал разматывать удочки, а Владимир Андреевич полез в свой рюкзак. 

– Леня... – дрожащим голосом вдруг позвал он, – Вот ведь какое дело... Я кажется... того... это самое, – больше он ничего не мог выдавить из себя. 

Он стоял, опустив руки, перед ним на траве лежал выпотрошенный рюкзак. Здесь было все – и коробка с крючками, и термос с кофе, и пакет с пирожками, и ведерко для рыбы, и складной стул, и нож... Не было только мотыльницы с мотылем, баночки с опарышем и коробки с червями. Помнится, я что-то сказал, но, к счастью, сейчас уже забыл, что именно, – все равно редактор бы вычеркнул. Но Володя, Володя… Он поносил себя самыми отборными словами, какие только знал, бил себя кулаком по голове и горестно охал. Потом вдруг суматошно стал запихивать в рюкзак разбросанные вещи. 

– Уеду, уеду, – твердил он исступленно, застегивая ремешки на карманах. 

– Стой, – сказал я, – вон справа рыбак сидит, сбегай, может даст с десяток мотыля. 

Владимир Андреевич напролом бросился в кусты. Я слышал голоса, но слов разобрать не мог. А карась уже играл вовсю. Костер на том берегу погас, солнце встало, и его лучи уже здорово пригревали. Вернулся Владимир Андреевич минут через двадцать. Он безнадежно махнул рукой и стал связывать удочки. 

– Неужели никто не дал? – сказал я, еще не веря. 

– Ни один. Рыбаки-братья, называется! – Владимир Андреевич уже надевал рюкзак. 

Уходить – обидно, но и делать было нечего. Я предложил хоть поесть перед уходом. Приятель устало опустился на траву. А карась, подлец, плескался у самого берега. Откусывая бутерброд со шпротами, я поперхнулся: хлеб! Идейка так себе, ну а вдруг? 

– Давай, Владимир Андреевич, на хлеб попробуем... 

– Э, нет, уволь. Сейчас он на хлеб не возьмет. Вот и Сабанеев... – и он начал объяснять, когда какая рыба на что берет. В теории он был профессор. Я не стал перечить, скатал из хлеба, пропитанного прованским маслом, шарик и надел на крючок. 

Поплавок покачался на тихой воде. Я размотал вторую удочку и забросил ее рядом с первой. Владимир Андреевич, ворча что-то себе под нос, пристраивался под кустом с намерением соснуть. 

... Красный поплавок дрогнул, качнулся, окунулся и вдруг резво пошел влево и вниз. Я подсек и снял с крючка приличного карасика, эдак с ладонь, золотого с черной спиной и красными плавниками. Краем глаза я увидел, что второго поплавка на положенном ему месте нет. Вскочив на ноги, потянул удилище. Этот карась был помельче, но такой же красивый... 

– Володя, вставай, смотри, поймал ведь! – сказал я. 

– Не может быть, – ответил он и повернулся на другой бок. 

Вскоре мне пришлось смотать вторую удочку: я не успевал следить за поплавками. Зато на одну дело шло как в сказке. Когда в целлофановом мешке стало тесно, я разбудил приятеля. Он помолчал, потом заявил, что рыбу лучше всего держать в плетеной корзинке и что вообще она в это время на хлеб не ловится. – Вот Сабанеев... – опять начал он, но я уговорил его попробовать. Ворча, что это не по правилам и что он так не привык, Владимир Андреевич все-таки развязал одну из своих шикарных удочек и забросил ее к кустам. Поклевка последовала немедленно. Он таскал одного за другим толстых, тяжелых золотых карасей, но я видел, что ловля не доставляет ему никакого удовольствия: она была “не по правилам”. 



К десяти утра мы вынуждены были закончить: мой целлофановый мешочек и ведерко Владимира Андреевича были забиты до отказа. Проходя мимо соседа, мы поинтересовались, как дела у него (он ловил на опарыша). 

– Ну, ее к черту, – проворчал он, – не берет сегодня карась. На прошлой неделе брал, а вот сегодня – ни в какую. И чего ему надо? – И он полез в карман за сигаретами. – Хлеба ему надо, – сказал я, – хлеба с маслом. Хотите, поделюсь? 

Рыболов рассердился пуще прежнего. 

– Вы меня что, за дурака считаете? Об эту пору он на хлеб не берет. Вот и Сабанеев... 

Мы с Владимиром Андреевичем переглянулись и пошли к станции. Рюкзаки приятно оттягивали плечи. 

Всю дорогу Владимир Андреевич сидел насупленный, а подъезжая к Москве, сказал, явно имея в виду соседа, который ловил на опарыша. 

– Настоящий рыбак сосед-то. Знает, на что карася ловить в мае. А мы... – Он горестно махнул рукой и стал смотреть в окно. – Не по правилам все это. Нет, не по правилам.

 “Рыболов-спортсмен” № 34, 1974 год  


 НИЖЕГОРОДСКИЙ РЫБОЛОВ № 3(68), 2018 г.