Осенних дней мгновенья

Осень звенела тонко молодыми утренниками с хрустким ледком и заседью инея на зеленой еще траве. Но дни были тихие и теплые, с задумчивым небом, в котором стояли ватные облака. Иногда облака поднимались высоко и таяли в дымке. Если идти навстречу пусть и слабому дыханию ветра, то лицо задевали невесомые паутинки, словно кто-то из Параллелья-Зазеркалья силился и никак не мог погладить, ощупать твое земное лицо. Присутствовал повсеместно запах терпкого дыма, даже если ничего не жгли, и был запах печального увядания, словно предчувствия ухода, и от этого становилось немного не по себе, хотя повторялось это всегда, и всегда потом приходило Начало...

Ночи падали, как тяжелый занавес: быстро, почти на глазах, непроницаемо и черно, чернее вороньего крыла. Но были необыкновенно прозрачны и знобки. В них пылали звезды, и неподвижно глядела запавшими глазницами Луна – громадная, яркая и пугающая инфернальной своей красотой, хозяйка ночи. Под ней бежала в черной воде пугливая серебряная дорожка, словно отражение купающейся обнаженней грешницы. За купанием жадно подглядывали молодые тополя. И только старый седой вяз качал укоризненно мозолистыми сучьями...

И снова мы здесь, у знакомой воды. Но река уже другая: без тяжелого буйства зелени, а яркая и прозрачная одновременно.

Василий Колдун путает свои черные волосы растопыренной лапой и щурится на брызжущую светом рябь.

– Так-так, – чего-то приговаривает он в густые усы, пыхтит, видимо, от тяжелого движения мысли в его всегда косматой башке.

– А червей ты, Саша, взял? – вдруг неожиданно пробивает его.

И меня словно ударило:

– Так договорились же, что прикорм мой, а на тебе насадка! Я спать не ложился из-за этой каши, да еще почти сотню за добавки фирменные выложил!..

– Да-да, – виновато гудит Василий и удивительно точно напоминает лобастого быка-осеменителя – мечту какой-нибудь сисястой Машки. Мне становится смешно, хотя смеяться вроде бы не от чего.

– Так что будем делать? – мучаясь, вопрошает Василий, не поднимая глаз.

– А я знаю?

Мы сидим и курим у прозрачной воды, с журчанием бегущей куда-то в Зазеркалье. От безнадеги мысли становятся быстрыми и серыми, словно рыбьи кости.

– Они должны быть в лесу,– замечаю я.

Василий долго ходит по лесу, и откуда-то с сырых низин сначала слышно, как трещат деревья, словно ушкуй косматый пни ломает, а потом действительно послышался рев. Я похолодел, и в животе что-то пискнуло.

– Наше-о-о-л! – гулко прокатилось по лесу, как из бочки. А потом из чащобника с треском вывалился Колдун, опутанный то ли старыми сетями, то ли паутиной.

– Под листьями они, во! – тянет ко мне лапу товарищ. В ней корчатся зеленоватые червяки.

– Местные, жрать, видимо, нечего им, – виновато тоскует Колдун.

– Ничего, – успокаиваю я его. – Пойдут.

Мы шаримся в каких-то прелых кучах и собираем в час по одному местных малохольных “глист”. Потом набиваем кормушки "кольцовок" и выходим на воду.

Якорится здесь проще простого. Торчат из воды тут и там сучья-руки топлых дубов. Накинул на сук петлю да к берегу пристраховался для верности, чтобы не крутило на быстрой воде. Кормушка-фильтр с тяжелым свинцовым дном плюхается в воду, сея крупицы прикорма, затем по шнуру уходит вглубь свинцовое кольцо. От него тянется по течению длинный подлесок с поводками. Еще секунду видно, как суетятся на крючках черви-аборигены. Все...

Сторожок, кивнув, приподнимается. Это – дно. Немного подтягиваю леску, и пружина сторожка уже чутко напряжена, как сеттер на стойке, лишь слегка подрагивает в струях течения. Это самый сладкий миг, когда взгляд уже не оторвать от подрагивающего сторожка с колокольчиком. Он, живой, связывает тебя с “вселенной”, лежащей под лодкой. Там идет непонятная тебе загадочная жизнь со своими законами, но ты к ней причастен именно через простую снасть, изготовленную тобой. Удар!.. “Не может быть!” – каждый раз удивляешься и почти в беспамятстве хватаешься за удильник, а на леске сопротивляется один из тех самых “инопланетян”... Эти мысли проносятся так быстро, что остаются лишь ощущения, только потом анализируемые тобой.

И наяву – удар!.. На леске упруго ходит что-то тяжелое и несогласное, но неожиданно обмякает, и вот уже под бортом безвольно лежит лещ, мерцая серебряным боком. Словно во сне, не понимая, он дает взять себя без подсачека, рукой, но в лодке изворачивается, и я чувствую упругие мышцы красивой рыбы, пахнущей холодными струями и травой-шелковицей. Едва удержав леща, бросаю его в садок, где лещ, тычась в сетку, окропляется красными клюквинами.

– Бу-бу-бу, – словно сквозь вату гудит где-то, и я понимаю, что это Василий на соседней лодке.

– Ты сюда рыбу что ли ловить приехал? – завистливо страдает товарищ.

– Да нет, водки выпить да на воде поспать.

– Оно и видно, – затягивается сигаретой Колдун и заваливается обратно в лодку, забросив ноги-чугунины в болотниках на борта.

Трах!.. Что-то произошло: смерч, взрыв, вознесение гейзера, – и лодка Василия, едва не перевернувшись, качается от сильных потяжек обезумевшего товарища.

– Взял! – отчаянно трясет Колдун крупным лещом и тут же переваливается за ним через борт по самые плечи, дальше – сплошное: “пи-пи-пи...”

Я отворачиваюсь и молчу, знаю: в этот момент ни утешения, ни советы не помогают. Помочь может только результат. И он случился...

Поклевки были плавные и сильные. По очереди, оглядываясь друг на друга, мы выводили лещей, голавлей, мелочь пузатую... И сердце пело свою песню, непонятную городскому домоседу иди олигарху, “чахнущему над златом...”

Думается, причина клева была в этих самых местных “глистах”, маринованных в гумусе заливных берегов и редких, как ископаемая латимерия. Подобное уже было однажды на Волге, на Соколином острове, когда лещ за три кило с полтиной легким движением хвоста отправил за борт мою единственную банку с червями, и потом пришлось собирать оных в самых глупых, казалось бы, местах, если говорить о добыче червей, – в песке прибрежного ивняка, правда, сыром. Черви были также по-подлому прогонисты и зеленоваты, но рыба брала на них, словно жрала в последний раз перед смертью.

Но... Наступил момент, когда мои пальцы, привычно коснувшись дна банки, не ощутили навстречу знакомых холодных сырых морд и хвостов...

– У тебя черви есть? – интересуюсь у Василия.

Можно было и не спрашивать. Товарищ сидел почти в позе городничего из “Ревизора”.

Выбравшись на берег, мы отправились в очередную экспедицию по сырым низинам. Но сколько бы мы ни лазили по чапыжникам и буеракам, нашли лишь несколько пустых бутылок, дырявый сапог и пару использованных презервативов... Наши черви-невольники, перед погружением в ледяные воды реки, видать, свистнули своим – атас, мол, братья! И те зашуршали врассыпную, уходя в свои заповедные норы. Рыбалка была закончена... Мы вылезли на берег. Солнце щурилось на закате сквозь резко очерченную листву, словно вырезанную из жести. Так бывает, когда воздух прозрачен и чист. Летом это случается только в резкие бескомпромиссные дни северных ветров.

Из леса уже тянуло ознобливым сырым холодком, пахнущим прелыми листьями и гнилушками-плавунами, тяжело лежащими в низинах.

Мы таскаем из леса сушняк, а затем и подкатываем бревна для нодьи, дающей жар всю ночь, особенно, если бревна дубовые.

Трещит костерок, плюясь угольками. Василий млеет, растягивая блаженно “шерстяной” рот:

– Ну, по маленькой...

При этом он достает из рюкзака эмалированную солдатскую кружку.

– У тебя поменьше рюмки не было? – интересуюсь.

– Из другой не пью. Чего губы зря мочить?

Режем сало, лучок. Помидоры, располовиненные на сочно-алые дольки, еще пахнут летом. Отварная картошка индевеет на изломах, и от нее идет пар. Мы поливаем ее попросту конопляным маслом, и она желтеет, источая терпкий аромат. Тонкие ломтики сала, протыканные мясными прожилками, наливаются рядом с ней слезами-жиром. Рядом потеет “Фокинская”...

– Ну, за удачу!..

Просыпаюсь от увесистых толчков в бок.

– Ты чего, Колдун?

– Смотри, мужик стоит без головы!

– Василий, ты перед рыбалкой Майн Рида читал?

– Пиво пил.

– Оно и видно. Еще и рюмка у тебя... Пить надо меньше.

Протираю глаза и вглядываюсь по направлению вытянутой лапы товарища. Все залито холодным призрачным светом полной Луны, в котором лежат резко очерченные тени. И действительно: на границе света и тени стоит неподвижная фигура в плаще. Там, где должна быть голова... пусто. Чувствую, как волосы начинают выползать из-под камуфляжной кепки.

– Мужик! – не выдерживает Василий и почему-то вместо баса блеет пожилым бараном: – Мужик, отзовись! По-доброму прошу!

Безголовый человек в плаще презрительно и молчаливо продолжает вглядываться в нас.

– А-а! – срывается Колдун и швыряет в черную фигуру топорик, и попадает… Слышно было, как топор, сочно чмокнув, вошел в плоть. Фигура также неподвижна и молчалива.

Устав от долгого страха неизвестности, мы идем к посланцу тьмы с чувством кролика, идущего в глотку удава. Подойдя ближе, мы обнаруживаем в лунном свете высокий пень, накрытый плащом. В нем торчит топорик.

– Ты, Чингачгук, когда пиво перед рыбалкой пил, еще и томагавки метать тренировался? – интересуюсь.

– Нет, только пиво…

– Я перед самой рыбалкой этот плащ купил. ПВХ, между прочим. Ладно бы ОЗК жеваный... Ирокез... Гойко Митич...

– Да куплю я тебе такой же...

И долго потом не могла уснуть река от дикого хохота. Даже поджавшая губы Луна не выдержала и подмигнула нам Морем Дождей...

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола

Фото автора