Ночь весеннего налима
Искупалась в черной речке
Обнаженная Луна.
Звезды - робкие овечки -
Заплутали до утра.
По оврагам - дым черемух,
Разгулялся соловей.
Захмелевший юный олух
Пьет росинки со стеблей.
В колдовское полнолунье
Шабаш ведьм - не чудеса.
Мне бы чокнуться с ведуньей,
Жаль бутылка уж пуста...
Но уже в весенней стыни
Закидушек перезвон.
Бьет хвостами плес налимий,
Разгоняя сладкий сон.
"За налимом? - спросят едко. -
Да рыбалка уж проста"...
Ну а мне б с Луной-соседкой
Встретить полночь у костра.
Хоровод русалок юных
Жарким взглядом проводить.
От игривых блесток лунных
Сигарету прикурить...
К ночи готовлюсь основательно, задолго до темноты. Иначе зазнобит по весеннему времени без хорошего костра, и не до рыбалки будет.
Дрова выбираю серьезные: дуб-плавник, литой и тяжелый, как железо. Загорается он неохотно, но если займется матерый ствол, то всю ночь будет исходить жаром, грея вокруг себя и песок. К четырем хорошим дубам приваливаю несколько мощных ольховых пеньков и сырую березу, пролежавшую под снегом всю зиму. Береза - больше для объема и тяги. Это все "тяжелая артиллерия", костяк кострища. А в разжег и для приготовления пищи пойдет куча мелкого и уже подсохшего плавника, нанесенного высокой талой водой.
Посветлу еще закидываю снасти. Сразу вымеряю леску, укорачиваю, если надо, убрав ее на мотовильце. Иначе в темноте, кинув наугад, того и гляди в коряжник посадишь снасть. До коряг не так далеко. Сразу за песчаной косой начинается скат в яму, а дальше - уже самая круговерть, в которой лежат, костенеют упавшие с обрыва дубы.
Поклевки на закидушки редки. Больше теребит мелочь - ерши да пескари. Изредка колокольчик забренчит, задергается мелко и часто. Это сорожка с ладонь.
Что-то произошло с Большой Кокшагой. Который год не удается попасть мне на весенний ход "белой" рыбы: язя, леща, сопы. Так и тянет ностальгически воскликнуть: "Эх, а раньше какой ход здесь был! Лещи - во! Язи - во!.."
"Ну-ну", - скажете иронично. Мол, раньше и снег белее был, и зайцы с лошадь... Да, склонны мы несколько идеализировать прошлое, подкрашивать, но все равно, наверное, многие рыболовы помнят, какая раньше рыбалка была на плесах Дубовлянки, Долгой старицы, того же Старожильска, до которого рукой подать.
Кстати, о Долгой старице... Привелось мне еще в детстве увидеть там такое, что и поклевкой-то назвать как-то слишком мелко, несоразмерно увиденному. Два раза брала какая-то громадная рыбина (скорее всего, сом) на отцовскую закидушку, оснащенную основной леской 1,0 мм и поводками 0,6 мм. Оба раза после короткого звонка колокольчик падал в воду, и мощный гибкий ивовый прут, хлестнув по воде, начинал выползать из песка.
Отец, здоровый коренастый мужик, ухватившись за леску, пытался удержать ее руками, но куда там... Тогда он, намотав жилку на здоровенный сук, перебрасывал ее через плечо и, словно бурлак с бечевой, старался вытянуть мощную рыбину. Но та, будто не замечая этого, шла против течения, и в этой борьбе не выдерживала снасть. Два раза было так за утро. Было, было...
А сейчас лишь бренькают колокольчики от воровских поклевок мелкой рыбешки. Изредка попадается местная толстоспинная сопа-белоглазка, не похожая на волжскую плоскую "лаврушку", зацепится иногда подлещик, а к вечеру жирует "хозяин" - ерш. Но ершам я рад. Это насадка на крупного налима.
Ночь вползла на плес лениво и студено. Сразу запахло прелой листвой и оттаявшим смородиновым кустом. Притихли вначале в прибрежном ивняке насторожившиеся пичуги, потом опять засвистели, затенькали разноголосо, не в силах забыться сном, когда клокочет, кипит восторг Рождения в любом сердце, маленьком и большом.
Сбросив легкую облачную кисею, глянула холодно луна поверх черных елей и дубов. И в ее свете вышел на "сцену" главный певец - соловей. Тут только смолкли конфузливо птахи, давая место ему, баловню судьбы. "Чив-чив..." - "прокашлявшись", начал соловей чисто и сильно. Потом раскатился руладами щелчков, присвистов, трелей. И замерла река, озаряемая бледной луной.
Соловей пел всю ночь. Изредка его перебивали звонки колокольчиков, и тогда я, не спеша, спускался к закидушкам, снимал с крючков скользких налимов и снова возвращался к костру. Налим брал не часто и был мелковат. Чувствовалось приближение лета и тепла, которого не переносит холодолюбивый ночной хищник.
Эту ночь можно было назвать ночью соловьев и спутников. Удивительно много было на небе быстро мчащихся точек. Казалось, ведьмы затеяли свой очередной шабаш, и это они, суккубы, пролетали сейчас на метлах в лунном свете.
Чем объяснить появление такого количества спутников? Может быть, и у них, спутников, праздничная ночь? Но, скорее всего, мы просто редко обращаем взор к небу и многого не видим.
Так, глядя в звездное небо, я, видимо, и задремал, а под утро, но еще потемну, меня разбудил резкий, не по-налимьему, звонок колокольчика. Бегу к закидушке и после подсечки чувствую на леске что-то сильное, упрямое. Вот у берега забурлила вода, и скользкая крупная рыбина забилась в моих руках. Она в свете фонарика казалась совсем черной, чернее налима... Да это же сом! Ну, не сом... соменок. Но все равно - добыча редкая и желанная. Словно из детства, с Долгой старицы, с той коряжистой ямы пришел этот усатый и сильный соменок. Взял он на мелкую сорожку.
На заре, когда в свете начинающегося дня исчезло все волшебство, а лешаки и ведуньи забились в дупла и избушки на курьих ножках, я сидел у костра и с удивлением ощупывал свой глаз. Верхнее веко распухло, и в нем засело что-то болезненно тянущее и твердое. Трогая это нечто, вдруг обнаруживаю, что оно вроде как шевелится...
Все ясно. Видимо, вечером, когда я собирал дрова под большими елями, на меня спланировал голодный весенний клещ. Всю ночь он, наверное, сидел на мне и гадал: с чего бы ему начать, куда вцепиться? А может быть, как и я смотрел на спутники, слушал соловьев, мечтая о своем, клещевом... И лишь под утро, вспомнив, что пора позавтракать, облюбовал мой глаз.
Самому мне его не вытащить, и я иду по берегу искать коллег рыболовов. Пройдя два поворота, нахожу рыбачков. Сидят они на песчаном бережку сонные, но с рыбой. У одного в садке кроме мелочи плещутся две щуки.
Рыбачки по очереди пытаются вытянуть клеща, но тот не сдается, упирается загребистыми лапами. Говорят, в этих случаях помогает жир, которым мажут клещевой пухлый зад. И тогда лукавое насекомое, приноровившееся дышать и с той стороны, вылезет, не имея такой возможности. Но у нас нет ни жира, ни масла. Как-то не принято это все брать на рыбалку. И я советую:
- Вы его только что затушенной спичкой попробуйте ткнуть в брюхо.
- Да-а, спичкой, а если в глаз горячим попаду? - возражает парень.
- Давай-давай, иначе не вылезет.
Рыболов прицеливается и тыкает моему квартиранту в сытое пузо дымящейся спичкой. Через нагревшегося клеща чувствую жар в глазу. Но и клещ зашевелился, забеспокоился. Тут его и выдернули.
Поблагодарив рыбаков, возвращаюсь к себе на плес, залитый утренним солнцем. Лес звенит от чудесного птичьего хора, среди которого выделяются вчерашние солисты - соловьи. Они, словно в последний раз, отчаянно раскатываются звонкими замысловатыми трелями, которые далеко отдаются в молчаливом с утра лесу. Изредка на омуте тяжело бьет крупная рыба.
Я готовлю телескопическую удочку, оснащенную тонкой леской. Потом закидываю легкую снасть под ивовый куст, где вода ходит кругом, и ловлю на червя крупную серебристую уклейку. Изредка поплавок топит и красноглазая сорожка.
Пристегиваю к основной лесе закидушки два дополнительных нихромовых поводка на расстоянии одного метра от грузила. Обживляю снасть сорожкой и уклейкой. Леску не вставляю, как обычно, в расщеп ивового прута, а привязываю к вершине куста, высоко над водой. Вешаю и колокольчик.
Возвращаюсь к костру и пью чай со смородиновыми прутиками, поглядывая на закидушки.
Вскоре снизу послышался отчаянный звонок колокольчика, и я бегу к живцовой закидушке. Куст раскачивается от сильных рывков. Подсекаю и начинаю вываживать рыбу. Леска идет сначала вниз, потом останавливается и режет воду против течения. Подтягиваю щуку к берегу и беру ее руками на мели. Речная щука более длинная, без "брюшка", светлее, чем озерная, но все равно красивая по-своему.
После обеда собираю снасти и улов, допиваю душистый смородиновый чай и, сказав спасибо этому соловьиному плесу, иду навстречу теплому весеннему ветерку, ближе к дому.
Из книги "В краю синеглазом озерном"
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
Фото автора
