Необычная "приманка"
Летом на Аксу всегда полно купальщиков. Малыши обычно с визгом до посинения плещутся возле берега на мели, потом загорают на белом горячем песочке. Зато те, кто постарше и посмелее, идут к обрыву. Там на раскидистом тополе висит “тарзанка” – длинная толстая бечева, крепко-накрепко привязанная к высокому суку. Под бечевой прилажена железная перекладинка – треугольная трапеция, точь-в-точь как у гимнастов на тросике под куполом цирка. Крепко ухватившись за “тарзанку”, смельчаки разбегаются по берегу и, достигнув середины реки, отпускают опору. С громким воплем “Ур-ра!”, успев обхватить руками колени, камешками падают в зеленоватые струи. Только брызги яростными осколками в стороны.
Мы с Петькой тоже были непрочь покрутиться на “тарзанке”. Только не так, чтобы отрываться на середине реки и плюхаться вниз, а спокойно, оторвавшись от берега, на весу чапать пятками по прохладной водной глади. Взад-вперед, взад-вперед… А когда веревка “замирала”, мы отпускали перекладинку и плыли к берегу.
И приходили мы обычно на Аксу под вечер, когда на реке было меньше купальщиков. Удлинялись тени деревьев, таял зной, появлялись рыболовы и устраивались со своими удочками-“макаронинами” где-нибудь в укромном местечке под кустом, чтобы мы им не мешали…
Хорошо помню теплый летний вечер. Ранние звездочки, роящиеся в мелкой тополиной листве. Вертоглазого козлика, привязанного за колышек, который рвал веревку и нудно-противно мемекал – просил хозяина отпустить.
Петька первым скинул с себя на траву рубашку, сбитые сандалии, штаны… Схватил перекладинку “тарзанки”, разбежался и… чап, чап, чап – зачапал по воде ногами.
– И-эх, красота! – ликовал Петька.
Настроение дружка передалось и мне. Я тоже скинул с себя одежонку в предчувствии такой желанной в эти часы прохладной “ванны”. Но когда Петька зачапал обратно, правда, уже медленнее, у самого берега вода вдруг взбурлила, поднялась смерчем, и в ту же минуту я услышал отчаянный крик своего дружка:
– А-а-а!
Лицо его побелело, глаза округлились, а пальцы намертво вцепились в перекладинку. А уж как мой дружок молотил ногами по воде – точно чечетку выбивал! Даже козлик перестал вопить, замер и вытянул белую шею в сторону реки: что, мол, там происходит?
А происходило вот что. Моментально схватив валявшуюся под ногами палку с крючком, которой подтягивают “тарзанку”, я поспешил на помощь Петьке. Еле-еле подтащил его к берегу. Тот соскочил на сухой суглинок и, как папуас, заплясал на правой ноге. Левая же по щиколотку кровоточила, и кожа болталась на ней лоскутками. Когда боль утихла, Петька бессильно опустился на траву и стал, постанывая, осматривать рану.
– Ух, ты! – выпучил я глаза. – Кто это тебя так?
– Какая-то рыбина, – хлюпнул носом Петька.
– Акула? – я глупо хихикнул. – Небось, за железку какую-нибудь зацепился.
– Да отстань ты!
Я помог Петьке подняться, и, забыв о всяком купании, мы заковыляли в поселковую амбулаторию. В этот вечер там дежурил старичок-фельдшер Федор Иванович. Мальчишки в шутку называли его Айболит. Кроме людей он лечил и всякую домашнюю живность.
Многоопытный Федор Иванович осмотрел рану, с любопытством осведомился:
– Это чья же собака тебя так, голубчик, обработала? У нас в поселке вроде таких не имеется!
– Не собака, а рыба, – насупил брови Петька.
– Рыба? – удивился Айболит. – Первый раз слышу, чтобы аксуйские рыбы кусались.
Он недоверчиво покачал головой, но тем не менее записал что-то в свою гросбуховскую тетрадь.
– А я говорю – рыба, – настаивал на своем Петька и подробно рассказал Федору Ивановичу все, как было. – Сом! Здоровенный… навроде кита!
– Ну-ка, ну-ка, – развернул бинт Айболит.
– Ой! – сморщился Петька.
Протерев очки марлечкой, фельдшер водрузил их снова на утиный нос и внимательно осмотрел рану.
– А ведь и верно, пожалуй, – смущенно пробормотал Федор Иванович. – Собаки так не кусают. Кто же тогда? Крокодилы в нашей Аксу не водятся…
Он отошел к распахнутому окну, посмотрел на остывающий закат и задумчиво почмокал губами.
– Ну прямо не Аксу, а Амазонка, – в раздумье произнес Айболит. – А ведь и точно сом, больше некому. Говорят, в нашу Аксу иногда заплывают великаны-сомы из Сырдарьи.
Федор Иванович аккуратно обработал рану, перевязал бинтом и наказал Петьке зайти на перевязку денька через два.
Слух о том, что дружка моего покусал сом, огромный и страшный, навроде собаки Баскервилей, на другой день со скоростью ветра разлетелся по всей округе. На время Петька даже стал героем нашего поселка.
А недели через две кто-то из соседских мальчишек “принес на хвосте” сообщение, что метрах в двухстах от “тарзанки” взрослые выловили огромного сома. Мы с Петькой сломя головы побежали смотреть на аксуйское чудо-юдо. Рана уже заживала, и Петька мог вполне прилично передвигаться.
Еще издалека возле реки заметили толпу поселковских зевак – детей и взролых. А, протиснувшись поближе, увидели на сухой траве большеголовую рыбину. Маленькими злыми глазками она буравила людей, а длинные шелковистые усы ее хищно подрагивали.
– Больше центнера потянет, – объявил дядя Гена, один из хозяев трофея. — Битый час, чертяка, водил нас по воде. А до этого целого утенка слопал. Не зря мы за ним охотились столько дней.
– Он, он, – захлебываясь, встрял в разговор Петька. – Чуть под воду меня не утащил. И за ногу тяпнул…
И торжествующе Петька для вящей убедительности задрал штанину на левой ноге. Но дядя Гена только рассмеялся и легонько щелкнул его пальцем по носу. Мол, тоже хочешь, пацан, примазаться к нашей славе? Хорошо, что и другие ребята вступились за Петьку. Рассказали, как было дело.
И дядя Гена в конце концов сменил гнев на милость. И в заключение пригласил пострадавшего Петьку на свежую сомовую уху. Все-таки не будь нашего полета на “тарзанке”, сом, наверно, так бы и ушел обратно, в таинственные заповедные глубины Сырдарьи…
Николай Красильников, г. Москва