Назад в Зону
Илья Нужин
НИЖЕГОРОДСКИЙ РЫБОЛОВ • №2 (73) март-апрель 2019
Начало сентября. Пыльное золото. Осень пока еще робка и осторожна – словно хозяйка в новом доме, которая неспешно обходит кухню, открывает шкафчики, разглядывает кухонную утварь… По утрам прохладно, росисто но днем в солнечных лучах хватает прежнего тепла и беспечности лета. Пауки еще не завесили лесные коридоры такелажем паутины, а в листве деревьев едва-едва начинает проступать позолота.
Мне десять лет. Неделя учебы сжалась в короткий, сумбурный миг – не удивительно, ведь в выходные у нас с отцом запланирована рыбалка. Мальчишечье сердце заходится в предвкушении поимки настоящей крупной рыбы – не в пример обычным ротанам да гольянчикам. Интриги добавлял тот факт, что место рыбалки оставалось неизвестным – показать дорогу должен был коллега отца, заводской работяга Семеныч. Судя по всему, нас ожидало настоящее эльдорадо – Семеныч напрасно чесать языком не станет. Воскресным днем (на вечерней зорьке ловится лучше, как сказал Семеныч), мы погрузились в старенький отцовский “Москвич” и отправились в неизвестность. Ведомые указаниями рыболова, мы вырулили на шоссе, и старая бетонка повела нас все дальше и дальше в сердце дзержинской промзоны. Никогда не нравилось это слово – “промзона”. Короткое и лаконичное Зона подходит куда лучше. Проносились за окнами машины бетонные заборы, увитые, словно плющем, ржавой колючей проволокой, за заборами скелеты заводских цехов, остовы колонн, одинокие дымовые трубы. Совсем недавно все это жило, гулко ухало днем и ночью, исходило ядом, а теперь вот – задохнулось и истлело, оставив после себя лишь ископаемые останки индустриальной эпохи. Бурьян и тонкие березки, проросшие сквозь крыши. Километр за километром.
День выдался на редкость тихим, ясным – пыльное сентябрьское солнце покрыло все вокруг тончайшим слоем сусального золота, и казалось, его мягкое сияние заполняет все уголки вселенной, разливается теплом даже под плотно зажмуренными веками. Слева показалась ограда старого кладбища – сплошь березы и сирень – не место скорби, а, скорее, осколок утерянного рая, невесть как очутившийся в самом сердце запустения.
– Сворачивай, – командует Семеныч, как только кладбище осталось позади, – приехали.
Воображение рисовало в голове берег большой реки, озеро в камышах и осоке, тенистый пруд – но жизнь полна сюрпризов. Выскочив из машины, я увидел широкое поле, густо заросшее бурьяном.
Вдали – заводские корпуса, останки деревенских домов, кое-где – живые хозяйства. А прямо посреди поля – бегущая вода. Прямая, как стрела, неширокая, с обрывистыми берегами.
– Синючка, сказал подошедший сзади Семеныч, и в голосе его прозвучала нескрываемая симпатия. Сбросный канал дзержинской ТЭЦ. Теплая речка, в водах которой навсегда поселилось лето.
Рыболовы так плотно облепили глинистые берега речки-канавы, что сомнений уже не оставалось – вот оно, эльдорадо, мы на его пороге. Снастями для рыбалки нас обеспечивал Семеныч. К моему удивлению, из багажника были извлечены маховые удочки из стеклопластика, жесткие и тяжелые – наследие советских времен. Но так ли это важно, когда не терпится скорее начать рыбалку? Пожалуй, в тот момент я согласился бы даже на ореховый прут с витым конским волосом. И видит Бог, мой поплавок первым отправился в воду… На крючке – мякиш бородинского хлеба.
Никогда прежде не приходилось ловить на такой сильной струе – не ловля даже, а борьба со стихией. Впустую... А вот Семеныч размочил счет почти сразу – да как размочил! С завистью смотрел я, как один за другим оказались на траве три мерных карася, весом не менее пуда каждый. Все происходящее – и эта странная рукотворная речка с не менее странным названием, индустриальные пейзажи на задниках, ловля карася на течении, отдавало таким глубоким сюрреализмом, что в какой-то момент стало походить на странный, захватывающий сон, какие обычно снятся за миг до пробуждения… Во сне я бы давно уже боролся с толстобоким карасем, но это был не сон…
Кто знает, чем закончился бы этот эпизод и как повернулась жизнь десятилетнего мальчишки, если бы с противоположного берега не помахал отцу другой его знакомый – по всем признакам рыболов того же ранга, что и Семеныч. Вдвоем с отцом мы перешли речку по автомобильному мосту, и вот уже знакомый хвастает уловом, выложив содержимое садка на траву. Я даже не слушаю, о чем разговаривают взрослые, – мой взгляд прикован к большой и красивой рыбе, шевелящей жабрами среди травы. Настоящей рыбе.
– Сынишке дашь попробовать? доносится до меня вопрос отца.
– Конечно!
И вот уже у меня в руках оказывается изящная болонка – тоже стеклянная, но кажущаяся совершенно невесомой после дубоватых снастей Семеныча.
Осенний день на излете – солнце налилось багрянцем, отяжелело, начинает цеплять ветви придорожных тополей, словно перегруженный самолет; тени растянулись до самого горизонта; в черной как смоль воде ярким пятнышком маячит красная вершинка поплавка. Под глиной обрывистого берега – заводинка, поплавок замедляет свой бег, на мгновение даже останавливается – и исчезает под поверхностью. Есть! Заходила кругами крупная рыба, и вот уже медленно потянулись секунды борьбы. Кажется, что в целом мире никого не осталось, кроме вас двоих, – на одном конце лески ты сам, а на другом рыба, словно твое отражение в темном зеркале воды. Движения синхронны, но зеркально-противоположны – вверх-вниз, вниз-вверх. Бой с тенью. И вдруг – треск порвавшейся лески. Оглушительный, как раскат грома. Тень победила… В этом момент я сделался неизлечимо болен.
…Вы замечали, как стремительно набирает ход зима, когда новый год уже разменен? Незаметно сгорает на работе огрызок января, а в спину ему уже дышит февраль. Вот и сейчас февраль не заставил себя долго ждать – взялся за дело основательно, по праву последнего месяца зимы – сначала засыпал город снегом до самых крыш, а потом, в порыве творческого недовольства, разметал сугробы вьюжными ветрами. Мне двадцать пять, и я возвращаюсь в Зону. За пыльными окнами автобуса мелькают знакомые пейзажи – корпуса заводов, заборы и бурьян. Мир в монохроме. Удивляюсь, как же ненасытна Зона до тепла и света … Одному только Солнцу под силу утолить этот голод. Сейчас же, пасмурным утром февраля, Зона брала тепло отовсюду, куда только могла дотянуться – из дрожащих на ветру кустов, пролетающих птиц, вытягивала искры радости из каждого пассажира автобуса, оставляя после себя лишь завывание ветра и пробирающую до костей тоску. Покосившаяся остановка на обочине, краска облупилась, и сходит слой за слоем – синий, красный, зеленый, снова синий, под краской – тусклый блеск металла. Словно ретроспектива прожитых лет. Мимо меня пробегает бродячий пес с куском чьей-то жизни в зубах. Зона.
Я изменился за пятнадцать лет – но не я один. Изменилась и Синючка – стала быстрее, шире, мельче. Глинистые берега укрепили известняком, кое-где появились травянистые перекаты. Крутобокий карась сделался редким гостем в уловах – а вместе с ним пропал и тот ажиотаж, что я застал мальчишкой. Берега опустели – не слышно больше свиста удочек на забросе, крепкого словца от недовольных близким соседством рыболовов, разухабистого смеха. Молчание Зоны и шелест поземки. Ветрено. Карася не стало, но появился в больших количествах язь – типичный обитатель малой реки и любитель перекатов. Сегодня я приехал ловить язя. Пробираясь по сугробам заснеженного берега (заветный перекат в пятистах метрах выше моста), замечаю необычную полянку – невысокие одичалые яблоньки, усыпанные, будто каплями крови, небольшими – не больше монетки – яблоками. Красное на белом. Посреди поляны, то тут, то там из снега торчит старая мебель – стулья, столы, даже кресло. Загадка – то ли выброшенная, то ли, напротив, заботливо установленная. Кому пришло в голову устраивать пикник на обочине? Оставив поляну позади, еще долго ощущаю грустную ауру этого странного места. Но вот уже и перекат. Чуть выше два потока сливаются в один – мощный сброс с ТЭЦ, похожий больше всего на ревущий горный поток (вот только вода в нем теплая), и болотистая змейка старого русла, покрытая сейчас льдом.
Сегодня все уже серьезно – неспешно раскладываюсь и замешиваю прикормку с теплой глиной, что взял у берега. От ведерка идет пар. Полетели в воду закормочные шары: один, два, пять, десять. Установлены стойки для “перезарядки” снасти, садок набит камнями и едва заметно покачивается в прозрачных струях. Можно начинать. В руках болонка – легкая, ладная (и как мы вообще ловили стеклянными удочками), инерционка послушно отматывает круги вслед за бегущим по течению поплавком.
Метр проводки – придержка, еще метр проводки – и снова придержка, все дальше и дальше, пока хватает глаз различить толстую вершинку поплавка. Вода словно темное зеркало, все как тогда, – но рыба молчит.
Десять минут, двадцать, полчаса – вот уже ловлю себя на мысли, что будто и не было этих пятнадцати лет, и вовсе не хлопья снега кружатся в воздухе, а подхваченные ветром пушистые семена чернотала. Все как тогда. Поплавок на секунду замирает и исчезает в воде. Подсечка и тугая тяжесть на конце лески. Язишка некрупный, но борется до самого конца. Победа! Рыбка отправляется в садок, и снова проводка – придержка, проводка – придержка. Спустя несколько забросов – еще один подъязок, на этот раз крупнее. Расклевалось. Туго ходит кругами леска, мерные подъязки сверкают в воде позолоченными боками.
Зимний день короток, и совсем скоро начинает темнеть. В садке к тому времени плескался десяток язишек и плотвичка – улов скромный, если бы каждая рыбка не была ключом в прошлое. Я выпустил рыбу и начал собирать снасти. Ветер усилился, погнал против течения мелкую рябь. Невольно подумалось – а ведь суть не меняется. Год за годом меняются снасти, меняемся мы – но смысл рыбалки, ее суть остаются прежними. Пятнадцать лет назад, сейчас, возможно и пятнадцать лет спустя… Победить в бою с тенью, прыгнуть выше головы, а может быть просто заглянуть в темное зеркало воды… и увидеть себя.
НИЖЕГОРОДСКИЙ РЫБОЛОВ • №2 (73) март-апрель 2019