Награда
К подходу пригородной электрички, то бишь к восьми часам сорока минутам утра, она успевала прибрать весь мусор не только на попутной, но и на противоположной платформах. Когда мы, местные рыболовы-любители и прочие шестисоточные дачники-каторжане, ручейками стекались на железную дорогу, бабулька уже тихой мышкой сидела на краешке ближней к первому мотор-вагону скамейке, приваренной к металлическому ограждению платформы.
Мы знали точно, что она сойдет на следующей остановке, вычистит там мусор, соберет пивные бутылки, а к четырем часам дня приедет в наши рыболовные края. Когда мы начнем подтягиваться на предпоследнюю электричку, бабулька будет каждого из нас встречать беззубой улыбкой и мелкими поклонами. Кто-то сунет ей в руку недоеденный "тормозок", кто-то похвалит за наведенную чистоту, кто-то принесет свежесрезанный тростниковый веник, чему бабулька будет несказанно рада. Потом бабулька проедет с нами до следующей остановки и снова сойдет, чтобы убраться там и вернуться в исходную точку своего путешествия последней электричкой.
И так - изо дня в день, в дождь и слякоть, в зной и маревное пекло, с окончания ледохода на реках и вплоть до ледостава. Из семи остановочных пунктов на постоянном нашем маршруте четыре являлись бесхозными и, таким образом, находились под бабулькиным присмотром. Она добровольно приняла на себя заботы, коими пренебрегло железнодорожное начальство.
И что бы ни думали о подобных старушках, что бы ни говорили - мол, сдвинутые они, шизанутые, и место им в дурдоме пожизненно, - я лично, простите за высокий штиль, категорически и беспрекословно убежден: не будь среди нас время от времени, хотя бы изредка, таких вот старушек, мы бы давно деградировали, а то и вовсе загнулись в злобной окружающей действительности.
Сперва мужики из нашего рыболовного братства обратили внимание на бабулькину опрятность в одежде и вообще во всей ее внешности. Старушка следила за собой. Видно, в давние времена была отменной аккуратисткой. Застиранная кашемировая юбка и трикотажная выгоревшая кофтенка на ней не грешили ни одним пятнышком, жидкие белые волосенки всегда были подобраны под шелковый фестивальный платочек, разрисованный пятиконечными звездами, серпами, молотами и слоганом "Миру - мир!"
Потом мы выяснили, что бабулька не может говорить. Слышала она хорошо, а вот дара речи, скорее всего, из-за какой-то старушечьей хвори лишилась. Что, впрочем, ничуть, казалось, ей не мешало. Наговорилась, наверное, за свою долгую жизнь под завязку и теперь блаженствовала сама в себе.
Как-то раз бабулька крепко умилила нашу компанию. Утречко выдалось на славу, ничто в окружающей среде не предвещало ни мелких, ни тем паче крупных катаклизмов. Народ сгоношился на платформе в самом что ни есть легком виде: футболках, майках, шортах, глупеньких бейсболках на умных головах, кои вкупе с шортами придают мужикам несусветную комичность. В общем и целом, денек обещал стать благолепным и удачным в смысле рыбалки.
Мимоходом надо подчеркнуть, что в наших привольных краях рыбка, как правило, клюет круглые сутки, не выпендривается, типа - лишь на утренней и вечерней зорьках...
Ссыпались мы из электрички, разбежались на рысях по берегам нашей уютной речки, размотали удочки, закинули снасть - и все! Как отрезало, блин малиновый. Ни тебе поклевки, ни даже всплеска лягушачьего. Полный отстой в природе и в рыбалке. Сидим, гипнотизируем поплавки, сжигаем сигарету за сигаретой и уже ни на что другое не обращаем внимания. А между тем на солнышко наползает вроде и крохотная, можно сказать, вшивенькая такая тучка. Ну, наползает и наползает, хрен с ней. И вдруг как лупанет со всей дури проливенный ливень - сплошная Ниагара! А вдогонку откуда-то налетел ураганный, пронизывающий ледяной ветер. И вся эта радость в разгар, то бишь в самой середочке лета...
По извечному, кондовому и необоримому русскому "авось" не захватившие в дорогу плащей, зонтиков либо хотя бы какой- нито клеенки, мы во мгновенье ока промокаем до последней фибры (или фибр?) души. И ладно бы это (быть у воды - и не намокнуть...), так еще и ветрище выдувает из нас последние градусы естественной температуры.
Сгребаем как придется удочки, садочки и чешем к платформе. Спрятаться там тоже негде, понеже единственный навесик мелкая шпана умыкнула на металлолом, однако чисто психологически там теплей, ибо рельсы, идущие к дому, греют душу.
И что вы себе думаете? Прибегаем к платформе, а бабулька машет нам руками, зазывает на проплешинку в глубине посадки. Она, старушка эта сдвинутая, развела для нас солидный костерок, жаркий и бездымный. Уже потом мы удивились, каким образом умудрилась она сотворить подобное чудо на ветру да во вселенской мокрети. Долго удивлялись, но сообразить так и не смогли.
Вспоминается к случаю такой еще эпизод. Буквально после описанного катаклизма сползаемся мы как-то на платформу. Жарища, знаете ли, стоит несусветная - дышать нечем! И рыбачки, и народ дачный вкупе с местными деревенскими - будто из похлебки свежесваренной вынутые и в придачу половником по голове оглушенные. На платформе тишина. Кажется, слово вымолвишь и от напряга свалишься без сознания. Ан нет, блин! Загадочная русская душа даже в этой хронической ситуации принимается колобродить. Да еще как!
На тропинке, выныривающей из придорожной посадки, появляется девчонка лет эдак семнадцати, может, капельку постарше или помоложе. В коротеньких облегающих шортиках и топике. Симпатичная такая девчонка, фигуристая, глазу приятная. Мгновенно включается дородная, исходящая горячим потом с ног до головы (или наоборот) дачная тетя мужиковатого вида:
- Вот она, молодежь-то нынешняя! Ни стыда, ни совести, вся срамота наружу! Мы-то в свое время коленку боялись оголить, а эти?..
Дачные тетки согласно закивали, загудели, едва не брызгая слюной. Дескать, топить юных мерзавок надо в канализации, дабы неповадно было "спиды" всякие разводить, разврат по миру пускать и народ честной губить почем зря...
Бабий базар на пустом месте мне по фигу - наслушался в жизни под завязку. Мне жалко ошарашенную несправедливостью девчонку, а посему совершенно неожиданно для себя из последних сил и во весь голос я цитирую Губермана:
Святой непогрешимостью светясь
от пяток до лысеющей макушки,
от старости в невинность возвратясь,
становятся ханжами потаскушки.
Немая сцена. С бортика платформы встает наша бабулька, семенит к девчонке, прикрывает ее своей худенькой фигуркой, кладет сухонькую ладошку на сгиб локтя и показывает блажным теткам красноречивый интернациональный жест. Обвальный наш мужицкий гогот на всю округу распугивает маревное пекло, и становится легче дышать. Девчонка тоже заразительно смеется...
А где-то в середине августа бабулька пропала. Сначала, в первые две-три поездки, мы не придали большого значения ее отсутствию, а потом хватились. Принялись интересоваться у контролеров и ревизоров, которые, кстати говоря, бабульку за безбилетный проезд никогда не гоняли, но никто нам ответа не дал. Лишь спустя месяц узнали мы о ее судьбе. Мишка-мент, верней, Михаил Аркадьевич, майор линейного управления милиции на железной дороге и член нашего рыболовного братства, прояснил ситуацию.
Бабульку обнаружили у одной из ее подшефных платформ. Как всегда, она успела убрать весь мусор, надергала травки, постелила себе, легла, сложила руки на груди да так вот и упокоилась навсегда.
- Прикиньте, братцы! - возбудился вдруг всегда уравновешенный и немногословный Михаил Аркадьевич. - Бабулька наша знаменитой оказалась. У нее ордена "Материнская слава" трех степеней и орден "Мать-героиня". Тринадцать детей родила и вырастила. Все - мужики! И живы. Четверо в нашем городе обитают...
- Не мужики они! - подал голос приблатненный рыбачок Олег. И обратился ко мне: - Напиши, Володь, о нашей бабульке. И цинкани, будь добр, что лично я, Олег Пушок, имеющий пять "куполов" (судимостей - прим. Авт.), гарантирую любому из этих тринадцати: коль попадет кто из них на зону - быть ему "машкой"! Ты меня понимаешь...
Михаил Аркадьевич покосился на Олега, хмыкнул и согласно кивнул...
Такая вот история. А платформы нынче опять загажены донельзя. Срач, одним словом, любезные мои господа читатели.
Владимир Кочерженко, с. Лужное Тульской обл.