На Енисее

В этот год смерть, как всегда, собирала свою дань. Тонули в Енисее нелепо. Пашке рассказывали, что промышляющие рыбу сетевики нередко налетают на льдины. Дело-то ночное, темное. И, якобы, есть еще и донный лед. Коварно отрывается он ото дна, чтобы поддеть моторку, как щепку. Пашке не верилось в эти сказки. Откуда бы ему, льду, взяться у дна? Морозная-то лютость вся наверху. Но, верь не верь, а хоронили в сезон на Енисее кучно...

Задремал Пашка однажды в яркий полдень и приснился ему дурной сон: словно в комнате есть кто-то, тяжело и страшно смотревший из угла незрячим взором. Вынырнул Пашка из кажущейся реальности видения, а на другой стороне улицы, у двухэтажного деревянного дома, человека провожают в последний путь. Утонул, как потом говорили. Жутко стало тогда Пашке от такого совпадения: не он ли, утопленник, лежащий в закрытом гробу, приходил во сне? Тетя Капа рассказывала, что сорок дней душа человеческая прощается с родными местами, приходит, бывало, с шумом и стуком в дверь и окна. Верить ли?..

Пугала суровая енисейская вода Пашку, поражала равнодушием, с которым она забирала людей, но тянула к себе неотступно. Как-то поутру убежал он, не спросясь, к Енисею. Не в порт, где много соляры на воде, дымных запахов и резкого металлического шума, а к простору, по которому гуляла нестесненно ледяная вода.

Утро пахло инеем. Со стороны дальнего берега наползали резко очерченные холодно-серые облака. Оттуда же приходил и ветер. Пашка мерз, трясся от резкой ветряной закрути, но твердо решил дойти до гравийной косы, которая выползала из каменистого берега. На косе чернела согнутая фигура.

Поскальзываясь на камнях, Пашка приблизился к человеку и уставился на него со спины. Тот неторопливо выбирал из воды леску. Потом приостановился и, не оборачиваясь, прогудел насмешливо:

- Ты так мне телогрейку просверлишь глазищами, странный ты человек!

- Почему странный? - удивился Пашка.

Незнакомец обернулся, смеясь немолодым лицом:

- Это у меня присказка такая, не придирайся. Иди-ка лучше сюда да садись вон на бревнышко. Не переношу, когда за спиной сопят.

Пашка уселся поодаль.

Незнакомец приговаривал, вытягивая туго поддающуюся леску:

- Так-так, странный ты человек, мо-о-й ты, сидеть тебе на якоре, не сойти!..

У берега плеснуло, ударило о воду что-то длинное и черное, потом выволоклось на леске и змеей поползло по камням.

Пашка подпрыгнул, сунулся, было, в сторону под негромкий смешок незнакомца.

- Чего это? - косился Пашка .

- А это, братец, ценный пищевой продукт и сильная красивая рыба. Енисейский налим! - приговаривал рыболов, забираясь рукой в самую глубь плоской змеиной головы. Налим, почти в полроста незнакомца, тяжело бил его по сапогам плоским хвостом с бахромистыми длинными плавниками. Он весь блестел от слизи, покрывающей его темно-пятнистое тело.

Незнакомец взял тяжелый голыш и оглушил налима резким ударом по голове.

- Вот так... - он с трудом выдернул из глотки налима здоровенный тройной крючок, бросил рыбу в полиэтиленовый пакет и пошел мыть руки.

Пашка подошел к воде и, глядя на то, как незнакомец смывает кровь и слизь с пальцев, спросил, передергиваясь:

- Больно ему было?

Рыболов поднял на Пашку неяркие умные глаза и осторожно ответил:

- Больно, сынок, всем больно: и корове, и курице, и свинье... Ты, наверное, любишь котлетки свиные?

Пашка покраснел.

А незнакомец продолжал:

- Как тебя величают?.. Паша? А меня - дядя Ваня. Познакомились, значит...Так вот, Павлуша, странный ты человек, верно ты мыслишь, но и мясной жарехой не побрезгуешь, нет ведь? Вот все мы так, пока дело до своего желудка не доходит...Не обижайся, не обижайся, возьми-ка лучше плащ, укройся. Вон на камне лежит. А то скоро сам станешь карасем мороженным.

Пашка надел поверх куртки просторный с запасом брезентовый плащ и почувствовал, как тепло, накапливаясь под плотной тканью, приятно легло на спину и живот.

Они ходили по берегу, проверяли снасти, снимали черных ледяных налимов.

Потом дядя Ваня торопко засобирался:

- Мне, Павлуша, на службу пора. Совсем я с рыбалкой о деле забыл. Дежурю я здесь у складов, - пояснил он. - Вон на берегу теплушка, видишь? - дядя Ваня показал на маленький вагончик, прилепившийся к дощатым сараям. Из крыши вагончика торчала тонкая жестяная труба. - Там я и обитаю, Паша. Может, чайку со мной попьешь в тепле? Вон ты сморщился как, посинел. Пойдешь?

Пашка с радостью согласился.

Они карабкались по крутому берегу, а к самой верхотуре Пашка даже вспотел, запыхтел из-под жесткого плащевого ворота.

Дядя Ваня только посмеивался:

- Вот так-то, Паша. А я по этому косогору, странный ты человек, каждый день, бывает, корячусь, и не по разу. Знаешь, как греет, лучше печки! И жирок не копится лишний. Давай-давай!..

В вагончике было сумрачно и сыро.

- Сейчас, Пашок, дадим жилого духу, - приговаривал дядя Ваня, подкладывая в печурку бересту и мелкие щепки. А Пашка озирался вокруг, привыкая к сумраку.

Вспыхнула береста, озарив спокойное лицо дяди Вани. Затрещали колотые поленца, и сразу же пошло тепло от прогревшихся тонких боков железной печурки.

В вагончике стоял старый канцелярский стол, видимо, из какого-то кабинета, железная кровать с досками вместо сетки. По стенам тянулись полки со всякой всячиной. У окна на тумбочке стоял старый приемник с разбитой панелью, точно такой же, какой был у них там, дома, в Пашкином раннем детстве.

Дядя Ваня, перехватив его взгляд, крутанул ручку, и приемник, сипя, замурлыкал что-то тихое.

- Работает, дружок. Вот с ним и живу здесь. Больше-то никого у меня нет. А ты, Паша, где обитаешь? Судя по всему, приезжий ты. У нас в Игарке ведь много приезжих. Все больше вербованных на лесопакеты с ангарской сосной. За границу отправляем, а скоро и себе не останется. Так приезжий ты, Паша?

- Приезжий, дядь Вань. В новом городе живем, а в начале в старом жили, у тети Капы.

- У тети Капы? Это у которой Роберт безрукий?

- А вы его знаете? - насупился Пашка.

- Знаю-знаю, милок. Хороший был человек.

- А почему был?

- Долго рассказывать, Паша. Давай-ка мы с тобой вначале по чаям ударим. Вот так!..

Он снял с печки фыркающий чайник и разлил по граненым стаканам густой чай, пододвинул блюдце с колотым сахаром и печеньем.

- Вот ты спрашиваешь, почему был? - заговорил негромко дядя Ваня, дуя на чай. По его лицу, распаренному печным и чайным теплом, потекли струйки пота. - Водка, она, странный ты человек, никого лучше не делает. Роберт одно время общественным инспектором был, не давал житья этим, которые за килограмм рыбы запросто человека на дно отправят с камнем на шее. Ох и шерстил он их, Павлуша! Но и жить давал человеку, которому рыба заместо хлеба. Сам понимаешь, на Енисее жить и мойву в магазине покупать? Смешно. Главное - не пакостить, не брать лишнего, иметь совесть в этом деле. А то, вишь, выдумали чего промысловики: на озерах тропы мороженными налимами вместо вешек отмечают. Кумжа, мол, рыба, а налим - не рыба. Не рыба?!

Дядя Ваня, горячась, засуетился, словно вспомнив о чем-то:

- Извини, дружок, главное-то я, старый, и забыл. Ухой тебя угощу, правда, вчерашней, но аромат она еще не потеряла.

Он поставил на печку котелок и снова сел рядом с Пашкой.

- Так вот, Павлуша. Ничего не могли сделать с Робертом жлобы эти. Ни подкупом, ни угрозами не добились они для себя льготы. Не спал Роберт днями и ночами, а жизни не давал толстомясым с казенными машинами да взрывчаткой дармовой... Они же как последний день живут: все под себя, а там - будь что будет. И стреляли в Роберта, и подстилали ему своих продажных женщин, деньги подкладывали - все вскрывалось. Да только не оправился Роберт, когда беда пришла. Жена его, измотанная неспокойной жизнью, предала парня и ушла к другому. А тут и друзья эти подползли, шайка-лейка во главе с главбухом.

- Главбухом? - вспомнил Пашка.

- Да-да, с ним, с Полозовым Семеном Кузьмичем. В трудную минуту, мол, выручим друга. И выручали: водкой да спиртом, пока парень совсем голову не потерял. Оттого и рук лишился. Обморозил, пока в сугробе лежал. Не отрезали бы, мог и голову потерять. Вот так.

Дядя Ваня взялся за уху, обжегся, и, морщась, замотал головой.

- Сейчас, Пашок, попробуешь моей баландеи. Вот печеночка налимья, едал? Нежна, как маслице!

Он выложил в большую тарелку дымящуюся налимью печень и залил ее золотистым бульоном.

- Настоящая уха, сынок, без картошки готовится. Рыба да вода, ну можно еще лучку бросить да листика душистого, - вкусно рассказывал дядя Ваня, добавляя в тарелку здоровенные куски отварной рыбы.

Пашка с жадностью набросился на уху, а дядя Ваня посмеивался:

- Вот так! А то - "налим не рыба"...

Потом Пашка часто приходил на берег перед складами. Дядя Ваня разрешал ему проверять снасти, наживлять их, брать и добычу, если попадалась без него.

На косу иногда прибивало льдины, и Пашка приноровился кататься на них, ловко балансируя по скользкой поверхности льда. Это он делал без дяди Вани, который ругал его нещадно за такое озорство.

В этот раз льдина зацепилась за самый край косы. Пашка, дойдя до льдины по мелководью, прыгнул на нее и оттолкнулся коротким шестиком. Обычно льдины проходили залив за косой, гонимые течением, а потом утыкались в берег залива. Но сейчас льдину как-то круто развернуло и быстро поволокло от берега. Пашка растерялся. Дальше - стремнина, если туда попадешь, понесет, как в трубе!

Пашка заметался, глядя на уходящий берег. Льдина просела и, треснув как раз под ногами у Пашки, разломилась надвое, и он очутился в пронзительной стыни, быстро охватывающей все тело. Пашка едва успел крикнуть, как его накрыло черной поверхностной пленкой воды. Он с трудом вынырнул и снова закричал, отчаянно, смертно....

Ему ответили совсем рядом. Пашку кто-то крепко ухватил и потянул к берегу. Он скосил глаза и увидел Роберта. Тот, держа зубами ворот Пашкиной куртки, остервенело работал ногами. Берег приближался.

Потом они шли по мелководью. У Пашки вырвалось нелепое: "Ранец там... с дневником!.." Роберт развернулся и кинулся в воду. Пашка опомнился, тоскливо ощущая причастность к тому, что сейчас может быть: "Роберт, миленький, не надо!.. Я просто так... Я... Не надо, Роберт!.."

Но тот уже плыл к льдине. От его ног шел белый бурун. Роберт догнал льдину и, рывком перекинувшись на нее, ухватил зубами ремень ранца, сполз и поплыл обратно. Его сносило течением. Потом голова Роберта исчезла под водой, вынырнула, снова исчезла и больше не показывалась...

Роберта нашли ниже километрах в трех. Он зацепился одеждой за арматуру, торчащую из притопленной бетонной плиты. На его лице застыло странное спокойное умиротворение, казалось, несовместимое с Уходом...

В этот год смерть, как всегда, собирала свою дань...

(Отрывок из повести "Пашкина дорога")

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола