На Арнасайских разливах
Николай Красильников, г. Москва
Окончание. Начало в № 7(357), 2017 г
Нерест
Сижу на камне у самой протоки. Напротив – молодая поросль тростников. Словно зелёные дымки струятся над водой. Безветрие. Комар пролетит – слышно за десять шагов. И вдруг тростники – снизу доверху – буйно зашевелились, затрещали. Пошли колыхаться волнами.
Подумалось, ветер. Оглянулся – деревья безмолвствуют. Хоть бы листок шевельнулся. Не кабаны же в тростниках? Здесь этих животных давно в помине нет. А зелёные стрелы всё раскачиваются, чуть не ломаются. Словно там, в глубине, кто-то веслом размахивает.
Не выдержал мой пёс Индус. Соскочил с места. Пару раз зычно гавкнул на тростники.
Вроде снова воцарилась тишина.
Солнце светит. Стрекоза шелестит сухими крылышками. Косит на меня стеклянным глазом, повиснув на сабельке рогоза. Но вот тростники опять зашебаршили, заколыхались.
Что за чертовщина?
Я встал. Забрался на камень, глянул в тростники – и ахнул. Вода в просветах буквально бурлила каскадами брызг. Когда немного стихало, на поверхности показывались округлые бронзовые луны. Это были сазаны. Они чмокали губами, словно поросята. Рьяно били хвостами. Шли косяком вверх и вниз.
Я улыбнулся, кивнул сам себе. Ну, конечно же! Весна – время нереста.
Индус, было, снова хотел гавкнуть, но я вовремя схватил его за ошейник. И мы пошли подальше от того места, где свершалось извечное и великое таинство природы.
Дома на листе бумаги сами собой родились стихи:
Ярко залитый утренним светом,
Всколыхнул сазан водоём.
В золотую кольчугу одетый,
К мелководью рванул напролом.
Плавниками траву кромсая,
И, ломая грудью тростник,
Прёт и прёт, преграды не зная,
Словно с бойни сбежавший бык.
Под его искалеченным брюхом
Бурунами бурлит вода.
И скопа – настороженным слухом –
За борьбой следит из гнезда.
Трижды славен будь поединок
Жизни с тихой заводью снов,
Когда брызнут на свет из икринок
Сотни новых лучистых мальков!
“Бои без правил”
Никифор позвонил мне домой среди недели:
– Что-то ты, Николаич, давненько не кажешься. А уже вторую неделю, как начался пролёт, – и спел в телефонную трубку высоким фальцетом: – Ле-тят утки, ле-тят утки…
Томительно тянутся часы засидки на Арнасайских разливах. Даже если осенняя ночь лунная, тёплая и без комаров. Шелестят метёлки тростников, лижет гальку прибрежная волна, да вскрикнет случайно в куге куличок, напуганный лисицей или диким котом-сабанчой. И опять тишина.
Хотя и клонит неумолимо ко сну, охотнику спать негоже. Надо рассчитать и не пропустить направление полёта лёгких чирков и громоздких крякв. Нетерпеливо поглядываю на часы. До желанного рассвета не близко. И тут Никифор хватает меня за рукав.
Жарко шепчет в самое ухо:
– Смотри! – и показывает рукой на далёкую отмель возле камышей. Отмель залита щедрым лунным светом. И по ближней к нам её кромке брызги, какие-то тяжёлые удары – то ли крыльев, то ли хвоста. Сразу и не разберёшь! Только что-то серебристо поблёскивает там, вдали…
– Лысухи? – неуверенно предполагаю я.
– Не похоже, – не соглашается Никифор.
Между тем возня на отмели не стихает. Забыв про уток, мы свои взоры переключили туда. Было такое впечатление, что возле закрайка осоки и камышей кто-то гоняется по воде друг за другом. Хищники… Но какие?
Уже рассвет просачивался над Нуратинскими горами, а таинственный поединок всё продолжался. И пара табунков уток успела взлететь справа, на расстоянии выстрела. И тогда Никифор решился:
– Хай с ними, с утками! Подождут… Пойдём посмотрим, что там. Может Арнасайское “Несси”?!
Оставили скрадок из длинных прутьев тала и – айда! – в сторону отмели. Не доходя до места шагов десять, мы как по команде замерли. Какой-то внутренний испуг (и такое случается на охоте!) сменился вдруг… удивлением.
На отмели лежали две крупные рыбины. Сом килограммов на двенадцать, и судак – поменьше. Причём второй усатым арнасайским богатырём был заглотан жабьей пастью почти наполовину.
Оба не подавали признаков жизни. – Вот так Нес-си! – удивлённо присвистнул я.
– Жадность фраера сгубила, – сказал Никифор, похлопав ладонью по склизской башке сома.
– Не зря же казахи говорят, “выбирай чурек по рту”.
Мы вытащили озёрных участников “боёв без правил” на сушу, с трудом “растащили”. Положили рыб в рюкзаки. Судака – в мой, а сома, едва живого, в Никифоров. “Победитель” оказался таким огромным, что хвост его торчал над головой егеря и слегка подрагивал.
С громким хлопаньем крыльев где-то далеко из крепей вылетали кряквы. Густо текли чирки над самой водой.
– Побережём дробь до следующей субботы, – подмигнул мне Никифор и запел, как тогда в телефонную трубку: – Ле-тят утки, ле-тят утки…
Дома жена Никифора приготовила отличного заливного судака, а из сома испекла пирог. Такой вкусный, что я его до сих пор помню…
