Мишка Гадючкин
Досужий читатель скажет: “Вот дал писака фамилию своему герою вызывающую. В оригинальность что ль решил поиграть?”…
По первоначалу при знакомстве с Михаилом и я подумал, мол, деревенские “прилепили” ему прозвище. Но предъявленный позже по моему недоверию паспорт отмел все сомнения. Гадючкин как есть, настоящий Гадючкин, возраста шестидесяти пяти лет.
И фамилия сия возникла не абы как. Еще в петровские времена на правобережье среднего Дона основали вольные хлебопашцы хутор Гадючий. Название поселению дали от изобилующих в окрестностях змей…
На одном из прудов сельца, зарыбленном десяток лет назад новым владельцем хозяйства, моим давним, еще по студенческой поре, приятелем, я и познакомился с Гадючкиным. Подошел он в самый что ни есть неподходящий момент: более получаса бился я с севшим на снасть карпом-великаном. Рыбина попалась непростецкая: и “свечами” испытывала, а то вдруг неслась к берегу, слабя лесу, и… на крутом развороте шла вглубь.
– Ах, ох, уйдет!.. – бегал вкруг меня по берегу небольшенький, морщинистый, неопределенных лет мужичонка.
Не до него мне тогда было: мало-помалу, выкачивая, вывел рыбину на отмель, подхватил багориком за жаберную крышку и выволок на сушу. Карп был выдающийся – более десяти килограммов веса.
– Попался, попался, – вопил нежданный соглядатай.
На мой недоуменный взгляд среагировал неадекватно: оттащил карпа подальше от уреза воды и начал тыкать пальцем в его голову.
– В чем дело? – вопрошаю.
– Глянь, глянь! – голосит мужичок. – Поводки-то оборванные – мои… И крючки самодельные, и грузила… Я его лавливал, да не сдавался, бестия.
И впрямь, как усища, откинулись от нижней челюсти обрывки толстой лески…
Темнело, пора ехать к приятелю на ночлег и ужин на центральную усадьбу. Карпа брать с собой, тем паче взявшего на пареную кукурузу без подкормки и томительного ожидания клева, не планировал. К чему мне такая громадина? Главное – насладился борьбой вываживания и… победил.
Подошли охранники элитного водоема.
– Неужто выпустите, – усомнился один, – таких “поросят” мы здесь не видывали, поменее попадались, но чтоб такой…
Под недоуменные взгляды, освободив пленника от крючка и оборванных поводков, предварительно с ним сфотографировавшись, выпускаю на волю.
Карпий, взбучив мощным хвостом прибрежную муть, пригнув ставший на пути тростник, устремился к глубинам.
– Молодец, молодец, – поддержал меня неожиданный сопереживатель вываживания. И тут же представился: Мишка Гадючкин.
– Вообще-то хозяин позволяет каждому селянину порыбачить на этом пруду, – пояснил новый знакомец. – Только из рыбаков-то здесь я один. На крупняк не зарюсь: снасти не те, видал же оборванные поводки. Редко, как дети с внуками приезжают, ловлю на червя пару-тройку килограммовых к жаренке рыбешек.
– Странно, – удивился я. – Зачем же вооруженная охрана на пруду, коль, кроме тебя, и рыбачить здесь некому?
– Ох, человечина, наивный ты, – отозвался знакомец. – Да коли б не сторожа, с района и областного центра рыбеху давненько бы всю и выловили. А так… тебе разрешение дали, да и полезных хозяйству людей немало. Ублажать-то их как-то надобно. Рыбалка знатная! Многих лучше водки слабит… А простой люд рыбацкую страсть на двух других прудах отводит – ладошечного карася там вволю.
Гадючкин потупил взгляд, пятерней попытался расправить изъеденные морщинами щеки и вдруг на выдохе выкрикнул:
– А на хрена тебе Петрович? Ночуй у меня, перина на кровати – пушинка к пушинке, ляжешь и “утопнешь” до утра.
“Ударил” Михаил по больному месту: после длительных полевых натуралистско-рыбацких походов, дающих темы для литературного поприща, с жесткими ночевками у костра, зачастую без палатки и спального мешка, люблю понежиться в мягкости и тепле, испытав прелести забытой уж телом неги.
И правда. Что сокурсник, словами Гадючкина, Петрович? Вряд ли обидится – принял по старой дружбе, а был бы никем я, может, и запамятовал бы прошлое.
– Толян, – звоню по мобильному телефону, – не смогу тебя вечерком посетить… Обстоятельства.
– Юрец, – слышу в ответ, – сожалею, но и меня дела позвали в столицу. Уж на полпути к ней. Так что покедова…
Поняв, что я останусь на ночлег у него, Мишка в задоре выпалил:
– А знаешь, какую рыбалку поутрене устрою тебе на Дону. Долгохонько не забудешь. Это тебе не с “акварива” рыбу тягать, там сметка надобна…
Спалось на пуховой перине заоблачно, и несмотря на ранний четырехчасовой подъем встал отдохнувшим и нацеленным на рыбацкие подвиги.
По дороге Михаил поведал о прошлом своем житии.
Меж тем спустились мы в пойму, дорога спрямилась и повела к воде меж некошеных буйных трав напрямик к Дону. У реки, продуваемой от перепада температур ветерком, видимость позволяла различить в мареве зарождающегося утра противоположное левобережье и окружающую глубоко запавший в сушу затон зеленоперую стену рогоза и тростника.
– А это – главное мое творение, – с пафосом в голосе произнес Гадючкин и указал рукой на поднявшийся над водой островок-кладку в двадцати метрах от берега. – Как вернулся из армии, так и выложил его из мелового камня и подправляю его после каждого ледохода. Часть каменюк половодьем-то сносит.
Мы закатали повыше штаны и от щиколотки до колена по воде добрались до кладки. Представляла она окружность поболее двух метров, плотно сложенная из известняковой камнепороды. Сухо, просторно, но главное – соорудил рыбак островок сей рукотворный на стыке перепада донской быстроструйной глубины и тихого илисто-донного, покрытого кувшинковым белоцветьем затона.
– Ну как? – ткнув меня локтем в бок, вопросил Михаил. – Не ожидал?
– Да… – не нашедши подходящего ответа, протянул я.
– На струе, на глубинах, кормится лещ, – поучал меня напарник, – а по левую руку, в затишке, нагуливает вес карась… На каждого из них у меня своя насадка, а чтоб крючки они мои не избегали, то и привада соответствующая…
Гадючкин вынул из рюкзачка два мешочка, заполненные пахучим липким содержимым.
– Бери, – подает их мне, поясняя. – Вот в этом тесто пшенично-ржаное, сдобренное соком чеснока, – на карася, здесь горох пареный, облитый подсолнечным маслом, – самый смак для леща.
На мой недоуменный взгляд ответил:
– Не люблю ловить в компании, пойду к берегу, там у меня в садке заначены пискавы, по-вашему – личинки миноги. Донки поставлю по крутоярам, может, и судачком разживемся.
Перед уходом глянул из-под лобья и не терпящим возражения гласом даже не произнес, а чуть ли не выкрикнул:
– Ты, городской, замашки свои брось. Коль рыбу поймаешь, в садок ее бросай, а хочешь выпускать, так и не лови вовсе. Иначе баловство и издевательство над природой получается…
Напоследок изрек:
– На леща ставь донку, а на карася удочку ладь.
Хотел возразить, но только босые пятки, плавно входящие в воду, “помахали” в ответ.
Наставника послушался: в тихую заводь отправил удочкой чесночный катышек теста, на глубины течения – донку, снаряженную горохом.
Долго ждать не пришлось. Поплавок, приподнявшись, уверенно устремился вглубь. Подсечка. Удильник тужится, тяжесть, севшая на крючок, гнет его к водной глади.
Начинается вываживание. Рыбеха не малая – задрожали ручки мои, порция адреналина заазартила организм. Дал слабину леске, чтоб остепениться рыбине, тянущей ко дну, и уже катушкой напролом повел ее к “кладке”. Карась покорился и вываживался лишь тяжестью тела. На островке оценил его: за два килограмма весом. Не обманул Гадючкин.
Не успел перебросить удочку, как нутром почуял: за спиной что-то не так. Обернулся, а удилище донки вырвалось из крепежного гнезда и поплыло по течению. Успеваю, прыгнув по грудь в воду, подхватить его. Подумалось: то ль бревно, проплывающее, зацепилось за леску, то ль… Но резкий ход снасти против течения отмел все сомнения: на крючок села крупная рыба.
На течении вываживание и сложнее, и проще: устает не только рыбак, но и преодолевающая водные струи добыча. Как бы то ни было, но подвел леща к бровке. А дальше что? В подсак не лезет, а поводок вместе с лещом, не выдержав веса, сказал “до свидания”.
Переключился на карасей. Благо, удочка моя с выверенными составляющими оснастки. За неполные два часа много наловил отборных непокорных карасей.
Вскорь объявился и Михаил. Узнав о неудаче с лещом, укорил:
– Где ж багорик твой знатный, коим карпа вытаскивал?
Багорик-то злополучный валялся у ног, забыл в азарте о нем.
– Лещ, прикормленный здесь, менее пяти килограммов не тянет, – продолжил собеседник, – а у меня тоже облом: судачков желанных не взял. Так… соменок попался под пуд весом да четыре голавля по тройке килограммов каждый…
Потихошку перебазировались с рукотворного острова на сушу. Улов физически не представлялось возможным доставить до дому пехом. А снасти? Пришлось отправиться мне в круть белгоры за машиной.
Приехав за устроителем моей рыбацкой феерии, застал рядком с ним городских рыболовов. Дорогущие машины, снасти под стать им, лодки, а рыбехи у самого удачливого в садке килограмма два: мелкая густера, окунек, бирючок. У другого – щучка-недомерок, взятая спиннингом.
– Не многовато ли рыбки буде, – подмигнул мне напарник и, оставив соменка и нескольких карасей, отдал остальной улов незадачливым любителям.
Таковым он оказался, Мишка Гадючкин, рыболов знатнейший, человек душевный и нестяжательный.
Юрий Демин, г. Воронеж
