Лето
Александр Мельшин, Нижний Новгород
Проливались последние рябиновые грозы, лето густело, как вино на донышке. Пышно, ровно дышало оно яблочной прелью и тлело небосклонами синих ночей. После обеда лопался под ножом тяжелый арбуз с базара. И шел, истекал в эту урожайную теплынь, самый верный в году, августовский карасиный клев.
Вернулись к одиннадцати уже, поздно. Столкнув сапоги в сенях, я прошел на кухню. Закрутился под ногами кот, распушил хвост по-нарядному и выпрашивал мелочь. Просить – просит, а не отваренную, сырую не будет.
Я выложил карасей в раковину. Не богато – как раз по сковороде. Или кормился с вечера… А может, загрустил от ночного шалого ветерка. Капризничал на зоре карась.
Кот не терпел, сдолил, и пришлось, не откладывая, разворачивать малый кулек. В нем лежала мелочь – гостинец рыжему. Да еще к Вадимычу напросился какойто тип. “Кандидат”, уж не знаю чего или куда кандидат. Сухой, с рассудительным взглядом, рыбак он был толковый, знающий – ни щуку за глаза, ни по весне хапужить. Ездил на северные харюзовые реки и по Волге, ловить на дикой воде сазанов. Но выдал, сказал – как в лужу дунул. Со второго заброса попалась у меня плотвичка-сеголеток, с палец. А тип с ходу: – А меньше водится тут? Больше и не говорили толком, и ловили без переглядки.
Туманы исхудали еще потемну, и рассвет выкатился широкий, полный, чуть хмурь у земли. Канава молчала, и только мелочевка расписывала гладь тонкими кольцами. Кандидат приноравливался, ставил спуск, смотрел с настороженной хитрецой и ворчал заковычно: – Все правильно, тут только мах и повыше ила, лучше б на мотыля…
Котово угощение варилось на плите – почти уха. И рыжий, понимая всю кулинарию, перестал волноваться, закемарил на стуле рядом. Спелыми, огородными запахами тянуло из сеней.
Эта кошачья мелочь, плотвица и ерш, ловилась живо, забрал ее горсть, а остальное – с крючка в воду. Все ждалось, хотелось, чтобы расклевался карась, подался в жор. Случалось ему в конце лета табуниться, вставать стаей на одном небольшому местечке и брать там бойко, без передыху, один за одним. Прикорм не переманивал его, шум не пугал. Шалел карась и скоро шел на уду. Но было такое только на одном маленьком пяточке, а чуть поодаль снасть надолго оставалась спокойной. Азарт расходился с кровью по телу и помнился на годы такой жор.
Я выкладывал горячую, отварную рыбу в миску коту. Рыжий заранее спрыгнул со своего лежака и теперь тыкался носом, пролезал, торопясь, под руки, и еще до миски зубами пытался выхватить из ковша кусок. Веселая жадность кошачья, будто отнимают.
В этот раз табуна не случилось, и когда хмельное утро расточилось солнцем, а спину стало припекать, я взял в садок десяток некрупных карасей, и пара попалась у “Кандидата”. Не то, чтобы довольно, отпето радостно, но легко было. Кот с треском уплел все за раз, облизнулся широко по-кошачьему и, не благодаря, пошел на окно. Небо зияло пропастью синевы, занималась жара, и никла под ней всякая суета. Только оса, взбалмошная, влетела в форточку и жужжала наверху. Мы живем и не проживаем лето.
Свежие опилки в меже, наливная ягода, тишина вечером в лугах – свобода приходящая и сокровенная. Дорого лето, вся радость в нем. И до самой дрянной слякоти, до снега колючего вперемешку с грязью по голенище, все верим, что есть какой-то отсвет лета в днях, тянем, сколько можно, все забавы и саму эту свободу красную не хотим оставлять.
Страсть эта от естества. И зверь многий, и рыба живут от весны до снега. Жила рыба и сейчас. Карась в раковине замер, остекленел чешуей, но не обмяк. Пережидал, застыв, как в страшную сушь, когда торфяная гарь стелилась по иссохшим лужам в русле. Карась серебряный – первый живец на Руси.
Я все стоял над раковиной. Зевота брала, отоспаться бы за утро, но жалко что ли было времени, жалко дня, солнечного, радостного… Кухня была убрана полетнему, банки под соленья и помидоры в миске, свежие, с корня. Пирог яблочный под полотенцем. Хотелось идти куда-то, дышать… Ухватить больше, с горкой, лета. Хоть прям сейчас опять на канаву… Еще раз глянул на улов. Все мерные не больше ладони... Один только покрупнее, он первым и взял.
– И что теперь? Возиться что ли с ними? Вышел. Нарвал под калиной травы в пакет, залил водой и в кухне, вернувшись, плюхнул в такую канну всех карасей. Рыба оживала вся, задышала, закопошилась плавно. И только изловчился еще, не выпуская пакета из рук, одеть шарпанные кроссовки полегче, вместо сапог.
Пекло, и пыль с дороги лезла в глаза. У третьего дома сосед-шалопай возился в гараже.
– Сашок, ты ж на рыбалке сегодня был?
– Ага.
– И как?
– Лучше было, карась мелкий.
– Ну он может по жаре дурит. А где там?
– По Велетьменской ездили, там с места на место все утро... А щас-то куда?
С пакета капало под ноги, и видно было, что в нем налито воды. Странное дело. – К товарищу, живца отнесу… У него есть куда посадить. На щуку хошь? А че бы нет. И куда? А глянем еще. – Негоже вышло, по пустяку вранье… И хотелось выпалить чудное, но не поймут. Навернут как никчемную блажь. “Кандидат” бы понял...
Дураком он ляпнул, но было утро чудесное, вся ловля была впереди, вот и вильнуло на радости слово. Да и отыграно все уж. До пруда идти было минут пять.
Он широко лежал на самой окраине, у поля. Раньше пруд зарыбляли, и дед еще ловил здесь, брал для шутки ведро и выуживал карпа как раз под тару. До сих пор, говорят, по старой примете, когда цветет черемуха, попадался там карась… Я опустил пакет в прогал камышей, не стал развязывать, разорвал узел. Хлынула прудовая, свежая вода, карась всполошился, выпрыгнул, а иной боком, гладко скользнул на простор. Минуту стояла стайка, привыкли, задышали полно и вереницей ушли под светлый полог.
Солнце томило прудовую гладь. Может и бабье лето еще грянет и пойдет в кручу на весь сентябрь. Жаркое марево поднималось от земли. Я отер руки и пошел обратно дальней дорогой через поле.
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 19(369), 2017 г.