Леший и Танюха
Александр Мельшин, г. Н. Новгород
Городишко, низковатый и ухабистый, – вчерашнее село – окрайними улицами подступал к лесу. Бывшие новостройки упирались в беспризорную узкоколейку, и сразу за насыпью, через пожарный ров, начиналась белая роща. Легко и вдоволь шумели березы и напротив людских окон умывались грибными дождями. А если пройти по насыпи дальше, то березняк сменяли у бугра молодые сосны, и под ними внизу круглый прудок.
С такими прудами-болотами на городских окраинах часто странно дело: лежат они весь год забытые и не нужные никому, только мальчишки в каникулы ловят там черную рыбешку ротана и, большой удачей, блажного карася, но вдруг, летом ли, в начале осени иногда, соберется на берегу такой баклужи десяток, а то и два, рыбаков. Ждут нужное время, спорят, готовят наживку и снасть…и ловят того же ротана-головешку. Отчего так случается? Какой слух или примета сгоняют людей к безымянной луже? Бывает, что и не скажет никто.
На том прудке под соснами, за белой рощей, было все точно так же. С конца мая ребятня ловила ротана, но неизменно, гденибудь в августе, приходили еще рыбаки. Вечерами на берег высыпал гунявый молодняк, показывались, хромая, пенсионеры, навьюченные и веселые, после работы приходили мужики и обязательно дядя
Паша с дворовым щенком, который все норовил залезть в воду. Наконец, к мальчишкам прибегали с улиц шебутные сверстники, и вся эта ватага, угомонившись, раскладывала удочки, ругалась ненароком и ловила, ловила чернущего забияку ротана.
Иногда с мужиками рыбачили женщины. Одних заставляла нужда (ротан страшный, но вкусный на жареху), а другие не отпускали в вольную мужей. И на берегу, которому и помина нет весь год, вдруг занималась не просто рыбацкая, а соседская, свойская какая-то кутерьма.
Но каждый день (еще с весны, задолго до мальчишек) ходил на пруд Леший – старик в линялом пальто с ореховой удочкой. Кем он был, и как его зовут, никто уже не знал. Казалось, человек свою жизнь отжил досыха, что сердце, полное, кипучее сердце человеческое, истрепалось в пепел, и в больной груди чадил последний уголек.
Леший становился в кустах, закидывал самодельный поплавок и потирал пегую бороду. Все лицо у него как будто запряталось под бородой, и сам он стоял, похожий на доросшую, изломанную вербу, – сохнет у воды… и всегда так было.
Болтовня, говоренная на пруду другими, старыми и малыми, Лешего не касалась. Он только кому-нибудь отвечал про клев: “Вчера получше”, – и умолкал. А солнце закатами кропило белую рощу, и в пруду зацветала вода.
Люди ловили жадную рыбешку, угощали приблудных кошек. Приходили новые рыбаки и сменяли прежних.
Однажды Леший удивился: на пруду показалась девчонка, румяная и звонкая, как с праздника. Ни нарядом, ни косой длиннющей девчонка не вписывалась в завзятые рыбаки. Но сначала пришла с компашкой погалдеть на берегу, а через день вернулась сама. И вдруг ловила ротанов совершенно играючи.
Девчонку звали Танюха. Каждый день она садилась на матерчатый раскладной стулик, опускала удочку к воде и, поженски сложив ладони на коленях, ждала, как начнется ротаний жор. Танюхой любовались все. Отпускали шутки, навязывались внаглую. А девчонка не лезла за словом в карман и раз за разом ловила вровень с мужиками.
В один из догоравших, полынных вечеров Леший заметил, как Танюха рассматривает у него на леске привязанную латунную шайбочку (Леший вешал такую вместо грузила). Старик, подобрав растрепанную бороду, объяснил: “Бирюлька. Чтоб сверкала там, как с блесной получается”. Танюха улыбнулась, повела кверху черными бровями. И Лешему стало сразу стыдно за “бирюльку”, никчемным почему-то, несуразным показалось, что сунулся рассказывать…
Молча погас тот вечер в низких сумерках, а за ним – следующий, и все другие теплые вечера догорели, как мальчишеские костры. Каникулы и побывки кончились с этими вечерами, и народу на безымянном пруду становилось все меньше. Оставшиеся мужики, разматывая леску, бросали друг другу: “Завтра-то всё”. Пропала и Танюха. Одни мальчишки еще прибегали на берег по воскресеньям, ловили и глядели, как Леший выдразнивает самых мордастых ротанов.
Старик рыбачил до белых мух. Хотел еще дождаться и по перволедку ловить головешку в самый остервенелый клев, но захворал и раньше, чем задумал, убрался с пруда зимовать.
В черной барачной двухэтажке, в затхлой комнате у окна, Леший отлеживался ползимы. Когда он поднимался с кровати и, опершись на коряжистую руку, смотрел в окно, то видел за крышами кирпичных домов пустырь в бурьянах, старую башнюводокачку, белую рощу и пышную гряду сосен у бугра. Лешему было терпимо и небоязно за себя. Даже хорошо было. Но, как только стал прибавляться день, и загорелись снега, что-то другое, не кровяное, не телесное, толкнуло старику под дых. Леший мельком отрывался от какой-нибудь своей заботы, оборачивался на светлое окно и, окинув всю предвесеннюю даль, сжимал губы. Трогала его какая-то глушеная, долгая маята, и не мог Леший о ней сказать. Он стал чаще выходить во двор, с клюкой добредал до узкоколейки. Иногда попадался навстречу дядя Паша с псом, и Леший здоровкался, кивал первый, хватаясь за бороду.
Снег под ногами лежал плотно, с корочкой, и сверкал на обочинах яркими сполохами. Щурились прохожие люди, щурился Леший и опускал голову. Он знал, что двинется, расточится вся эта зимняя ноша и приблизится по ее следу что-то другое. “Цугундер что ль мне”, – невпопад бодрился Леший.
Все обернулось скоро. Свет стал не ярче, но горячее, за окном упали первые капли, и у стен домов обнажилась земля. Ночи наступили безветренные, шепотные. Леший почти не спал. Он выходил за дверь и с крыльца смотрел теперь на разбитые сугробы, на рыхлый, грязный снег. И еще тяжелее наваливалось, сосало под сердцем.
Днем мимо тревожных берез Леший ходил до ротаньего пруда. Лед на баклуже темнел рыжими и синими пятнами, а в сосняке расползалась час от часу теплая проталина. Леший добирался до этой проталины, ковырял палкой землю и подолгу оставался у пруда. Отчаянно надеялось старику, что кончится вся распутица вокруг, сойдет вся снеговая грязь, и на сухом берегу угомонится его маята. А затем снова приходила ночь, и Леший снова стоял на дороге, слушал, как дрожат ручьи в колеях. И хотелось ему, были бы силы, бежать отсюда обратно на проталину, упасть, бить кулаками парную землю…
В очередное свое хождение старик чавкал галошами по слякоти и не поднимал головы. От глухих мытарств он ссутулился и клочьями разлохматил бороду.
Трепаный, изождавшийся чего-то Леший хлюпал, налегал на палку, косо переваливал себя вперед. И у берега, нежданно, натолкнулся – Танюха. Девчонка с длиннющей косой, звонкая и румяная, гляделась в первую отошедшую воду на широкой закраине и маленько улыбалась. Леший попятился, встал у воды поодаль. Но девчонка сама подлетела к нему по-приятельски и быстро.
– Здрасти. А если сейчас ловить, будет головешка клевать?
Старик и смутился, и вдруг обрадовался чему-то, и ответил, сдержавшись: – Водыто нет, где ловить?
– Ну, вон, где растаяло, – Танюха показала на промоину.
– Да это что… Рано еще.
Посреди расплаканного капелью дня, посреди разбуженных весной лесных задворок натужно вздохнул старик, а Танюха чирикнула в ответ: “Ну, я все равно попробую, завтра еще побольше растает”.
На следующее утро Леший вышел из дому раньше обычного. Во дворе у забора он вытащил из-под кучи осеннего мусора длинную жердь, покрутил ее, приноровился и, взвалив один конец на плечо, поволок к узкоколейке. Старик еле шел без клюки, оступался в лужи. С подгнившего бревна текли Лешему по бороде и на спину тонкие струйки грязи… Через час он приволок жердину на пруд к закраине, хрипло откашлялся в кулак и, взявшись обеими руками, швырнул деревягу концом на лед.
Подтаявший, как стеклянный, лед треснул и раскололся. Леший вытащил бревно, отступил на шаг в сторону и снова швырнул в пруд… По всему закрайнему берегу Леший наколотил, поразбивал льдины и спихнул осколки с чистой воды. Потом старик сел прямо на землю, вытер крупяной пот со лба и ждал, не покажется ли девчонка на дороге. И больше ничего не ждалось, и не тревожилось издалека, за много дней первый раз Лешему было терпимо. Он клонил голову на грудь и медленно захрапел в бороду.
Когда Леший встрепенулся и поднял из растрепанной волосищи лицо, Танюха рядом привязывала леску.
– А вы чего без удочки?
Старик только сам улыбнулся: “А я вот посмотрю, как у тебя пойдет…”
Под танюхиным поплавком голубое и птичье апрельское небо проплывало в талой воде, и на разбитой закраине нет-нет, но поклевывал у старика с девчонкой мелкий ротан-головешка.
Леший пересилил, дотянул до веселой поры, когда народ снова, ни с того ни с сего, пошел на безымянный прудок. Все случалось, как обычно, – рыбачили мальчишки и пенсионеры, мужики и дядя Паша с псом посиживали после работы, появлялись на берегу изредка женщины со своими интересами, и ловила всем на зависть чернобровая девчонка.
В ясный сентябрьский день, когда слабые тени ползут по березовому мху, Леший упал на траву и сквозь тяжкие веки без слезы и без сроку смотрел, как шумела белая роща.
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 10(384), 2018 г.
