Как Мишу-пройдоху Генка на лед взял

Александр Мельшин, г. Н. Новгород   

Незаметно для старенькой матери, для жены, для себя самого незаметно Миша Вдовин сделался необыкновенным пронырой. Многое, важное или сложное, в жизни давалось ему с наскока. От успехов своих стал он горазд на советы, но чужой заботы расслышать уже не мог. – Что тут-то тяжело? Я уж знаю…”, – говорил Миша и только косоротился в полрожи.  



Однажды, в конце октября, когда осень уже измоталась в небе, изнылась последней моросью, Миша взял спиннинг и пошел на Устимский пруд. По холодку прекратилась всякая карасевая рыбалка, не сидели больше старики с закидушками, а щукари шли и шли на пруд, утром или вечером, настырно, налегке и другой раз не напрасно. Миша смотрел на них, и ему тоже захотелось поймать щуку. 

Блесну он закинул у края обнищалых, грязных камышей, и в остылой воде было видно, как тянулась за леской, виляла с боку на бок юркая железка. Под берегом блесна коснулась дна и нацепила на тройник павший листок. Миша вытянул приманку, сорвал лист с крючка и вытер о штанину руку. Вокруг было серо и мозгло, капала с лески холодная вода. Вдовин изогнулся назад, аж дыхание задержал, и широким взмахом метнул блесну почти в самый камыш. 

Сначала леска моталась легко, но на половине дрогнула, потом, как будто завязла, и тугими рывками пошла в глубину. Рыбак ненароком охнул-ухнул, попятился назад и волоком вытащил на берег килограммовую щуку. 

Некоторые мужики, особенно кто рядом жил, поймав щучку, поворачивали к дому – есть хвост, и хватит. Но Вдовин, не по рыбацкому чувству, как другие, кто полно ловил, а по своему задору захлопотал, убрал рыбину в сумку и пошел по берегу дальше. 

За камышами, в неглубоком “окне” под кривой ольхой, сразу же цапнула еще одна щучина и в погибель согнула Мишин спиннинг. 

Пройдохе везло. На здешних бочагах такое, чтобы в самый жор попасть, чтобы щучьи именины справить, случается один раз на третью осень. Миша Вдовин гулял у пруда целый час и принес домой пятерых щук. 

К выходным в гаражах собрались варить уху. Наступали праздники, и компания сошлась большая. Выпивали. Сначала Миша командовал застольем: сам опускал рыбу в котел, смотрел, чтобы побелел щучий глаз, широко шутил и разливал водку. Рядом с Вдовиным сидел Генка Клюев, говорил мало и горячей ложкой хряпал рыбу с костями, не выплевывая (Генка время от времени считал Мишу своим начальником, хотя ни по какой бумаге такого не выходило). 

Про рыбалку выговорились почти сразу, заболтали о всяком другом, но Лёха Кондратьев, парень из молодых, то уходил на улицу подумать, то вваливался в гараж, пьянее прежнего, и каждый раз, как вместо “здрасти”, заводил: – Дал, Михаил Вадимыч, накормил… Это с подходом нужно так рыбачить, это спецом! – Лёхе вторили, чокали рюмками и, брызжа, начинали спорить про Мишиных щук. Вдовин послушал очередной раз, встал с табурета, зачерпнул себе в миску щучью голову и разломил ее рукой. 

– Ерунду говорите, – Миша смачно объел мякоть с костей. – Сходил и поймал, если она уж берет. А вы все городите! Вас послушать, как Танька из кожного, к моей ходит в гости, про диатез рассказывает, наплетет… И вот вы тоже – холод, погода, луна там и, это, глядь, зубы рыба еще меняет! Поймать-то что тут… – Миша кивнул на котел, – жрать хотела бы. Он не успел еще взгляд вернуть, все смотрел на дымную, разваренную уху, а ему уже захрипели с надрывом: – Не скажи! А вот и так! 

Начался гвалт и мат. К Мише вдруг сунулся Генка. Говорил навеселе, присказкой в голосе: – Михал Вадимыч, ты на жор попал, а ты вот сейчас, ну завтра, сходи – уже не поймаешь. А другой ктонибудь, блесну подберет или место найдет по погоде. А зимой там вообще… 

– Зимой-то? – Миша разухабился еще больше и подошел к Генке. – Зимой, и тут, и на Оке тоже, мелочь вон не наловишь, бывает. А я тебе так скажу! Я к … леску привяжу и наловлю! Вот прямо в тех же лунках, потрясу и поймаю! Ты только меня возьми с собой, Ген. Он распахнул дверь и вышел на улицу. 

Только к декабрю замерз Устимский пруд и окрестные болота. На самый первый лед Мишу Вдовина никто не взял, да и сам он не просился. Но еще за месяц навьюжило, простудило белесые равнины, и к Новому году встала Ока. Небо поволоклось над самой землей и сыпало долгими снегами. Тогда Миша, обколотив сапоги, подошел к Генке: – Собираешься куда-нибудь? 

Вдовина взяли на Култуки. Пока ехали, много курили и угадывали погоду. Ни о чем больно не вспоминали. Один Генка, весь круглый в зимнем костюме, с круглым лицом, укутанным под капюшон, спросил, когда вышли на реку: – Мормышку-то привязал? Миша посмотрел пристально с заготовленной ухмылкой. 

– Привязал, говорю, Михал Вадимыч, или дать тебе хорошую? 

Миша достал из кармана новенький, слаженный удильник, за пенопласт на ручке был зацеплен светлый шарик. 

– Сойдет такая? 

– И мотыль есть? 

– Имеется. 

– Ну, пошли тогда. 

До Култуковских затонов добрели скоро. Мужики расходили белые сумерки, шаркнули во льду коловоротами и уселись каждый по-своему. С почернелых рощ гаркнуло на пришлых людей воронье и подавилось, а мимо, далеко в речную юдоль, все уходили, волоклись с санками по нехоженному льду прочие и прочие рыбаки. С погодой угадали – снежило вполсилы. 

Миша совсем по-ребячьи загляделся в первую лунку, ссутулился над темной продушиной и трепыхал, как мог, чуткую снасть. Без рукавиц было не холодно. Когда вся гаражная братия уже обрыбилась помаленьку, кто-то ершом, а ктото – худотелой плотвой, только Миша и Генка остались пустыми. 

Генка свою рыбу искал без мотыля, перехаживал от лунки к лунке и так корпел, так вырисовывал тонким кивком узоры, что глаза на щербатом лице становились влажными, и Генка жмурился, с силой проводил пальцами по векам. Поклевки случались, но все были слабоватые и вхолостую. А Миша копеечного мотыля взял всего коробок. От глухой первой лунки он пошел к берегу, крутанул чужим буром и примостился на корточках. Блесткий шарик не успел утонуть до дна, а кивок вдруг ослаб и загнулся вниз. Вдовин поймал плотву. 

Миша подтащил ящик к новой лунке, кинул еще щепоть из коробка и снова стал телепать снасточкой. Но больше не отозвалось. Миша тогда сходил вдоль берега, пробурил еще лунку и снова просидел впустую, потом еще пробурил и поймал ерша. 

– Ну, прогуляюсь! – как самому себе брякнул через плечо Вдовин, накидывая ящик. 

Над рекой, мягкий и медленный, просветлел день. Ветра почти не было, и сверху кружился снег. Все скулы, повороты, откосы белого мира становились глаже, и хлесткие ивы, багрово-черные, пухово закуржавели. Мишка бродил по заснеженным излукам и вскоре пропал из виду. А мужики все посиживали, не окликались друг с другом. Кто-нибудь вдруг откидывал удочку и с матерком вытаскивал на лед сопливого ерша. Генка видел, как ушел за мысок Миша, и, такое дело, будь то не Вдовин, а кто другой из своих, Генка догнал бы его… 

В Култуках везде брала мелочь, и с прикорма плотву гонял колючий. Нужную лунку Генка пробурил на выходе с затона, у косы, поросшей ивами. Вычистил черпаком шугу, покурил. Когда все под лункой затихло, успокоилось от шума, он стравил до дна бисерную обманку и то, покачивая, то росчерком, саму удочку держа, как перо, принялся вырисовывать… На паузе сторожок подняло. Генка подсек и стал выводить рыбу. Лещ не поддался, сначала встал на глубине, потом, толкаясь, уходил от лунки, но, как только хлопнул губастым ртом по воздуху, сложил плавники и повис. Генка взял его под жабры, снял мормышку и далеко откинул рыбу на запорошенный лед. Лещ подпрыгнул и обвалялся в снегу, как в муке. 

Генкину удачу заметила пара рыбаков да заполошная ворона, а сам он виду не подал, только глянул за мысок... и потер глаза. Генка и больше ловил лещей, вытаскивал таких, что в лунку не заходили, но сейчас был доволен особенно и довольство свое сразу запрятал, наклонился, рисовал… 

Под ногами застывала вода и шуга из лунки, намерзала корка поверх льда и виднелась издали серой кляксой. А посредине кляксы круглое оконце, и у оконца мигает яркий сторожок. В черную воду попадает снег. Сердце отходит быстро, быстро забывается нынешнее и нечаянно мыслится долгое. И молчат над лунками по всей реке души, друг другу не различные. Клонит в дрему. 

В такую минуту на льду появился зверь. С лесного берега прибежала лиса и прокралась к рыбакам, что никто и не заметил. Когда Генка поднял голову, рыжуха уже хотела воровать леща. Генка крикнул собачьим словом и схватил, что под руку пришлось, – бросил в лисицу черпаком. Но лиса была наглая и знала человека, отступила заранее, присела на четырех лапах, и, как только промахнулся рыбак, бросилась к добыче и схватила рыбину за хвост. Генка следом успел кинуть еще рукавицу… Около самых кустов лиса остановилась, перехватила леща зубами за хребет и убежала в ивняки. 

Случилось все быстро, другие рыбаки рыжую не разглядели толком. Генка собирал со льда то, что разбросал. Он еще попробовал играть в тех лунках, но на мелководной Култуковской заводи распугал безвозвратно чуткого леща. А к обеду вернулся Вдовин. Сначала подошел к мужикам, не присаживался, врезал бур и начал рассказывать. Его слушали, как обычно, спрашивали что-то, и Миша показывал рукой вдаль по реке. Снег припустил сильнее и ложился на спины, на плечи людям, порошил головы. Миша и сейчас казался – стерня, не стерня – щепа мерзлая. Наконец он выкинул на лед пустой коробок и пошел к Генке. 

– Поймал что-нибудь? 

Генка мотнул головой. Около ящика лежали три ладошечных окуня. Миша рассмотрел такой улов и задрал шапку на затылок: – А у меня вот! – Ершей и мелочевной плотвы с окунями было у пройдохи полпакета. 

– Что тут… – Вдовин скосил губы и сверкнул белыми зубами. По углам глаз расщеперились заветренные жилки. Генка бросил спокойно: – Тройную сваришь. 

Немного погодя стали собираться. Про Генкиного леща и про лису на следующий день Вдовину рассказал Леха Кондратьев. Рассказал с чужих слов. Миша ему не поверил. Что уж тут… 



РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 22(396), 2018 г.