Из записок рыболова

Николай Красильников

ВОРОЖЕЯ

Фридрих Бокарев - мой товарищ по жизни и рыбалкам, - поэт, полковник в отставке и искусный рассказчик, - в начале 60­х служил в Карелии. Воинская часть его стояла в лесу, неподалеку от полузаброшенной деревеньки. Тогда еще молодой старлей, загруженный по горло строевой, находил в строгом армейском графике отдушины для тишины и рыбалки.

А места в тамошних краях для ловли были просто чудесными. Перекатистые речонки, полные лещей и судаков, потаенные озера, где вольготно гуляли окуни и налимы. Но Михалычу особенно по душе пришлась зимняя ловля, подледная...

Легкая поземка, морозец. А одержимый люд с ящичками, буравчиками и пешнями неспешной цепочкой тянется к замерзшему озеру. Однако из тех многочисленных рыбалок Михалычу почему­то запомнился странный случай, почти таинственный...

Пришли они на озеро с группой сослуживцев. Пробурили во льду с десяток лунок. Окунули удочки в дымящиеся "окошечки". Ждут поклевки. Но проходит и час, и два... Морозец крепчает, пар изо рта. Руки коченеют даже под рукавицами. Но - увы! - ни у кого ни одной поклевки. Ни на червя, ни на блесну, ни на мотыля. Хоть бы слюнявый ершишка или окунек зацепился.

И тут на льду показалась старушка из соседней деревеньки. В ветхом пальтишке, подпоясанном какой-то веревочкой, в старом облезлом платке. На ногах валенки, на которых негде даже и заплатку лишнюю поставить. А в руке - самодельная уда из орехового отростка. Еле бредет, а все туда же!

- Куда это ты, бабулька, собралась? - спросил Михалыч, окинув ее ироническим взглядом.

- Да вот, мил­сынок, старик мой прихворал, на печи лежит, ушички требует, - прошамкала старуха.

- Какая ушица, когда не клюет! - засмеялся Михалыч.

- У меня клюнет, - серьезно заверила старуха. - Ты бы мне, мил­сынок, лучше одолжил пару червячков. Мне-то их неоткуда достать.

- Бери всю коробку, - великодушно протянул Михалыч червей, - все равно нам уходить. Что без толку сидеть?..

Обрадовалась старуха, приняла коробку. И пока Михалыч собирал рыболовные снасти, старуха вытащила-­таки одного окуня. Потом еще и еще... И все ладные такие, крупные, лежат в снегу. Отливают перламутром, будто морские ракушки.

Окружили сослуживцы вместе с Михалычем удачливую старуху. Цокают языком, удивляются: "Червяки одинаковые. Из одного парника. У нее клюет, а у нас - нет... Да что же это такое?"... И побежали к своим лункам. Михалыч - тоже. Только ему новую пришлось бурить. Его-­то лунку старуха заняла...

Но опять удивительное дело: у мужиков не берет, ну хоть ты лопни. А старуха знай себе улыбается беззубым ртом и молча выдергивает из лунки одного красавчика за другим. Как в сказке. Натаскав целую горку окуней, она сложила их в какую­-то тряпицу и, ворча себе под нос: "Уж нынче справлю я ушицу своему благоверному", спотыкаясь, побрела в сторону деревушки и одиноких дымков.

Когда старуха скрылась из виду, Михалыч еще раз суеверно попробовал попытать рыбацкого счастья из "заколдованной" лунки. Но ни у него, ни у других сослуживцев, последовавших его примеру, поплавок даже не шелохнулся, не вздрогнула ни разу леска.

Так и вернулись молодые офицеры с пустыми руками в свою часть. Негодуя на собственную невезуху и удивляясь удачливости незнакомой старухи... Уж не лесная ли ворожея она?

ОКУНЕВЫЙ КРУГ

Утренний ветер чисто-­чисто подмел лед на Буже. А весеннее солнце теплыми лучами просвечивает ледяное стекло реки - в середине и особенно вблизи берега аж до самого дна. Лунка напоминает аквариум. Если лечь возле нее и долго­долго вглядываться, то можно рассмотреть целый подводный мир: камушки, ракушки, ленточки трав, на которых висят пузырьки воздуха...

Ну, а это что? Пестрые окуньки, этакие миниатюрные "зебры" с ярко-­малиновыми перьями. Окружили мормышку и ведут свой хоровод. Спокойно так, тихо, не отталкивая друг друга, только плавнички слегка пошевеливаются. А в центре них сверкает мормышка с извивающимся хитрым червячком на крючке. И так медленно-­медленно сужается круг. Но стоит по неосторожности шевельнуть леской - и рыбы плавно откатываются назад. Движения их почти незаметны, как в замедленной киносъемке. Удивительная картина! Словно сам являешься участником этого подводного таинства.

Но вот в сторонке появляется крупный окунь. Полосатый, с выпученными глазами. Ну точь-­в­точь рыбий боцман! На мгновение он задерживается - мол, что там не поделила мелюзга? - и вдруг молнией кидается прямо в круг, бесцеремонно расталкивая более слабых сородичей. Удочка в руках напряжена. Легкая подсечка, рывок - и вот на льду прыгает добротный окунище. Рассыпавшиеся окуньки, оправившись от внезапного испуга, опять собираются вместе, образуя круг...

Но что это? Сторонкой крадется новый хищник, более крупный. Вот он остановился, замер и... Не зевай, рыболов! А то останешься без мормышки...

...И ЩУКИ, И ОНДАТРА

Зимой на Кинешемке лед трещит от удильщиков. Так много собирается здесь любителей подледного лова. И лютый мороз им нипочем. Сидят над лунками в шапках, шубах, рукавицах. Замерли, как Деды Морозы, да знай себе подергивают мормышками, зимними удильниками. Ждут, надеются: авось, плотвичка клюнет, окунек­"матросик" или подлещик, которого у нас зовут "фанеркой". Это за плоскость, значит. А если зацепится за крючок ерш, и он хорош. Недаром старики­рыболовы говорят: "Уха без ерша не хороша"...

Но я, друзья, в общем­-то, немного о другом. Сосед у меня по другую сторону улицы живет. Прекрасный столяр-­краснодеревщик и заядлый  охотник-­гончатник. Фанатик такой, каких я не встречал. На зайца ходит и на лису. И, что самое главное, никогда не возвращается без трофея.

И вот я решил как­то Адама Самсоновича - так зовут соседа - обратить в "свою веру", то есть привлечь к великому племени рыболовов, увлечения коих охотник считал никчемными. "Сидят, сидят над лунками весь день. И каков результат? Одни недомерки. Тьфу, сплошной срам. То ли дело взять след огневки. И­эх!.. И азарт, и шапка тебе", - рассуждал Адам Самсонович.

Формально охотник, возможно, был прав. И все-­таки в одно из воскресений я уговорил соседа пойти со мной на рыбалку. Дал ему свою самую уловистую удочку, блесны, мотыля на подкормку, и мы чуть ли не первыми притопали на Кинешемку. Пробурили лунки неподалеку друг от друга. Наладили снасти и стали ждать.

Не прошло и пяти минут, как у Адама Самсоновича клюнуло. Он сделал легкую подсечку, и в ту же секунду возле лунки на снегу заплясала небольшая щучка граммов на шестьсот, но уже зубастая и в "камуфляжной форме".

- С почином! - поздравил я, а сам ревниво подумал: "Везет же дилетантам..." Ведь до него в этом зимнем сезоне никто из рыболовов - самых опытных и удачливых - не поймал ни одной щуки. Даже маленькой.

Не успел я как следует сосредоточиться над своей снасточкой, как сосед вытащил очередную щучку... А за ней - еще... И еще, и еще... Я не выдержал, привстал с места. Подошел к Адаму Самсоновичу. Уж не знает ли он волшебное "щучье слово"?! А не то, отчего бы у него так хватало?.. Сплошной щучий жор! Я застыл над соседом, затаил дыхание. Но удочка в его руке, как загипнотизированная, замерла. Сосед осуждающе покосился на меня, мол, видишь, все сглазил.

А между тем народ стал на реке прибывать. И январское солнце над дальней заснеженной гривой лесов пробивалось сквозь облака расплывчатым гигантским желтком. Мы отвлеклись, каждый задумался о чем­то своем.

И вдруг крепкая леска Адама Самсоновича "заскребла" о закрайку льда, повела слегка в сторону, конец удочки согнулся...

- Подсекай! - зашипел я.

Сосед сделал движение на себя. И мы оба нутром почувствовали, что там, на конце, на блесне, достойная добыча... Щука или окунь килограмма на полтора, а то и на два... Не меньше. Леска пошла стремительно в глубину.

- Не рви... Спокойно... - наставлял я. - Отпусти. Дай погулять. Подтягивай на себя.

Соседи­-удильщики, заметив нашу борьбу и жестикуляции, заспешили на помощь, стали нас окружать. Свинцовая вода внутри лунки бурлила.

- Надо бы расширить окошко, - посоветовал кто-­то. - Если рыбина крупная, не пройдет.

- Да погоди ты, - цыкнул другой, пододвигая багорик.

Вода к этому времени в лунке успокоилась. Рыба, видимо, устала... Сдалась. Это почувствовал и Адам Самсонович.

- Тяни, - подсказал я голосом, обреченным на успех.

Сосед последовал моему совету. И тут в лунке показалась мордочка... какого-­то зверька. Глазки его испуганно-­настороженно зыркнули по сторонам: "Где я? Что со мной? И что хотят эти существа от меня?" - как бы говорил его взгляд.

"Болельщики" дружно охнули от удивления, затем начался галдеж:

- Вот так рыба!

- Ну и щука!

- Усатая!

- Братцы, да это же ондатра!

- Она самая!

Адам Самсонович растерялся, дал слабину. Зверек от испуга снова нырнул в глубину - и был таков. А распаренную ладонь моего соседа холодным укольчиком обожгла освободившаяся блесна. Охотничья удача ему даже здесь чуть-­чуть улыбнулась. Что и говорить, азартному человеку везде фартит.

ЩУЧЬЯ СМЕКАЛКА

Пошли мы с дядей Семой по первому льду на Бужу. Лед недавно встал и был прозрачным, словно стекло. В неглубоких затонах даже просматривалось дно. Водоросли, песочек, камушки, коряги... Между ними иногда сновали стайки мальков. За ними тянулась цепочка пузырьков. В одном месте возле берега мальков собралось особенно много. Это были плотвички-­недомерки. Но что они здесь делают? Увидев мой удивленный взгляд, дядюшка приставил большой палец к губам - мол, не шуми. А потом, взяв меня за рукав, шепнул: "Смотри!"

Неподалеку от молоди показалась щука - крупная, с доброе березовое полено. Почувствовав хищницу, плотвички заметались. Взмутили воду, сбились в кучу. Между льдом и дном проход был небольшой, с ладошку. Щука растерялась, замерла. Никак не добраться до желанной добычи... Видит око, да зуб неймет! Но на то она и щука - хитрая и находчивая. Легла набок и раз за разом протиснулась-таки к малькам. Что тут началось!

Подивившись смекалке "зубастой", мы с Семой пробурили несколько лунок и расставили живцов. Вскоре один из флажков на наших удочках вздрогнул и лихорадочно закивал...

К полудню мы поймали несколько щук. Особенно крупной нам показалась последняя, шестая, что напоминала березовое полено. Сема ее осматривал и так, и этак, сравнивая с утренней... Но была ли эта щука именно той, мы не были уверены. Да и зачем? Этих щук на Буже считать - не пересчитать. И все на одно "лицо". Все равно ошибешься...