Голавли Кольки-«Гриба»
Вадим Назаров, Ивановская обл.
Краешек розового заспанного солнышка едва показался из-за сизой кромки дальних сосняков, когда я подошел к нашей рыбацкой тропке. Придорожные травы и кусты ивняка сверкали росой, но темная полоска следов в траве свидетельствовала, что Колька уже на месте, хотя в гуще высоких прибрежных трав ни его фуражки, ни удочек не было видно.
Я тихонько свистнул, и Колька отозвался мне таким же свистом и помахал над травой своей фуражкой, что означало иди сюда и не шуми. Тогда я смело шагнул в крапивные заросли, подняв над головой удочку. И невольно зашипел от ожогов. Крапива, даже и мокрая от росы, обожгла как кипятком!
– Чего шипишь, как змей какой? – тихонько рассмеялся Колька, сидящий в траве на трухлявой плахе. – Да не чешись ты, а помажь слюнями, оно и пройдет. А то волдыри везде наскачут! Да тише ты! Они ведь сейчас покажутся! Вона пескарьё-то с мели побежало!
Они – это голавли, которых в ту пору было много в Молохте, хоть и держались они очень осторожно, при любом шуме скрываясь в глубине. И как же они были красивы! Серебряные, с широкими темными спинками, с обведенной чернью крупной чешуей, с алыми плавниками и темно-сизыми хвостами. Они были нашей мечтой, но нам с Колькой они не попадались. Мы ловили пескарей, ершей, окунишек, порой мелких плотвичек, густёрочек, но не голавлей. А они, словно насмехаясь над нами, гуляли порой совсем близко, прямо под склонившимися с берега высокими травами и веточками молодых ивушек, а на наши насадки и смотреть не хотели.
Почему? Этот вопрос казался не разрешимым, но мы упрямо пытались их поймать. Особенно упорствовал Колька. А характер у него был упрямый. Уж если Колька чего захочет, хоть нос разобьет, а своего добьется! Мы пытались ловить на червей-выползков, на крупных зеленых кузнечиков, обитавших в крапиве, на всяких гусениц, даже на слепней – и все бесполезно. А время шло, и скоро мне предстояло возвращаться в город, а Кольке – в сельскую школу. А там и осень, а за ней и зима… И прощайте, голавли, до будущего лета! А каким оно будет, это лето?
Шел сорок третий год, военный, голодный, трудный. В нашей семье умерла от голодной дистрофии больная старшая сестра моей мамы, которую я любил даже больше вечно занятой и суровой матери.
Няня, как я звал её, умерла от того, что постоянно делилась со мной крохотными кусочками от своего “иждивенческого” пайка – 350 граммов черного сырого хлеба с “глазками” плохо промешанного картофеля. Она умерла, чтобы остался живым я. А я, в ту пору, вечно голодный мальчишка двенадцати лет, съедал эти кусочки хлеба, не понимая, что это кусочки её жизни. У Кольки война тоже ударила по семье – пропал без вести где-то в боях за Харьков его отец, и тринадцатилетний Колька остался в семье за старшего. По утрам он помогал матери, работавшей на колхозной ферме. Он приходил в такие дни усталый, пропахший коровьим навозом, но с торжеством приносил в кармане “заработанный” кусок “дуранды” – подсолнечного, льняного или кукурузного жмыха, который мы по очереди грызли как лакомство. Но свою мечту – поймать большого голавля – мой друг не оставил.
И однажды нам повезло.
Приехав на денек в город, я нашел настоящий клад – махонькую картонную коробочку с крючками! Её, вероятно, выронил из кармана какой-то подвыпивший торговец с рынка, так как возле коробочки валялись огрызки закуски и бутылка из-под самогона, мерзкий запах которого знал любой мальчишка. Но главное было в том, что в коробочке, воткнутые в тряпицу, лежали отличные рыболовные крючки! И не какие-нибудь, а “окуневые”, синей закалки. Их было восемь!
Целых восемь штук! Я почувствовал себя богачом и тут же решил все поделить с Колькой. И право, он был рад не меньше моего. К тому же я привез ему и леску из прочной “армейской” зеленой нитки. Это был “царский” подарок, и Колька сиял. Мы раздобыли у них старую “колхозную” корзину с двумя ручками и вскоре наловили в пруду с десяток вертких, кусачих личинок стрекозы, которых мальчишки называли “букара”. Всё было готово, и мы отправились за голавлями.
Здесь, наверное, и о Колькиной снасти рассказать надо, которую он гордо называл донкой. Это было короткое (метра полтора) можжевеловое удилище с намотанной на нем нитяной лесой (метров 15-20), расплющенной винтовочной пулей вместо грузила, и крючком на той же нитке. Забрасывать с руки нитяную леску плохо, не избежишь путаницы, и Колька решил это по-своему. Он протаптывал в траве тропку, на которую растягивал лесу, а крючок с насадкой и грузило укладывал на свою большую фуражку, какие в ту пору называли “аэродром”. Забрасывал Колька умело, как пастухи длинным кнутом, и насадка обычно не срывалась.
Правда, бывали случаи, когда крючок зацеплял и фуражку. Она взлетала неуклюжей птицей, и Колька, ругаясь, лез в воду доставать фуражку, а потом нацеплял на крючок новую насадку. Однако в этот раз все получилось на редкость удачно. Я еще не освоил тогда рыбалку на донную удочку и был просто помощником Кольки и свидетелем его удачи. А она, наконец, улыбнулась ему.
Наживка из двух небольших “букариц” упала почти у самого противоположного берега, под которым, наверное, и паслась тогда голавлиная стайка. Во всяком случае, поклевка была почти мгновенной, он даже не успел воткнуть в землю комель удилища, когда его сильно потянуло у него из рук.
– Ах, ты! – крикнул Колька и потянул удилище на себя. Всё было, как в немом кино. Колька покраснел и схватил руками за леску. Голавль дергал лесу на себя, а Колька тянул её к себе, что-то неразборчиво мыча. К счастью, и леса, и крючок оказались прочными и выдержали рывки рыбы. И через несколько мгновений здоровенный голавлище, каких мы и не видели, был во-локом вытащен на береговую траву и забился в ней, широко разевая рот. Колька тоже сел в траву с разинутым ртом.
– Тащи его дальше! А то ведь уйдет сейчас! – закричал я Кольке и вырвал у него из рук лесу. И только тогда мой друг перевел дух.
– Эх ты! Вот это голавлище! А вроде бы в воде-то он меньше казался! Колька забыл обо всем, с восхищением разглядывая рыбу.
– Да ты чего!? – рассердился я, – Одного поймал и опупел? Их же там много! Давай забрасывай ещё! А то ведь вся стайка разбежится!
– Ну да! – опомнился, наконец, Колька. – Не разбежится! Я его быстрехонько выволок! Они и испугаться-то не успели!
Давай еще пару “букариц”. Никуда они не денутся. Я же сколько дней за ними следил.
Колька оказался прав. Голавлиная стайка минут через двадцать вернулась, и клев возобновился. Колька был в какомто трансе. Не часто в жизни юного рыболова выпадает такая удача. Ведь он за каких-нибудь два часа поймал пять великолепных рыбин, из которых ни одной не было, наверное, меньше килограмма, а один, тот самый “меченый”, и вовсе килограмма на полтора! Их можно было погладить по толстым бокам в серебряной, с чернью, чешуе. Таких мы никогда ещё не ловили.
– Вот это да! Вот это да! Да мне мама и не поверит! – шептал Колька. – А если бы был батя… Эх, Димка, вот так мы наудили! Аж не верится!
Я молчал, что я мог сказать? Конечно, мне было завидно, даже очень завидно. Но всё было честно. А тут еще солнышко проглянуло, и засверкали голавли живым серебром.
– А ты чего? – спохватился Колька, – Чего надулся-то? Ведь тут и твоя рыба! – он протянут мне самого большого, “меченого” голавля. – Да без тебя я бы и не поймал их!
Много лет прошло с того памятного утра. Изменилась и сама река. Там, где мы с Колькой удили когда-то голавлей, построили каменный мост. Да и голавлей в Молохте стало гораздо меньше. И друга моего Кольки давно нет на свете. Но пока он был жив, при встречах мы всегда вспоминали то росное утро и первых своих “настоящих” голавлей.
РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 15(389), 2018 г.