Где живут бобры, кабаны и щуки
Места, о которых пойдет речь, совсем не экзотические и не дальние от городских окраин. Километров пятнадцать занимает путь до реки Малая Кокшага. Да и река действительно невелика. Но в малых этих местах малой моей родины есть особое очарование - тихое и неяркое. Движения и звуки здесь такие же неторопливые и спокойные. Словно рассудительная речь мудрого, пожившего человека. Осенью, когда Природа замирает, будто в ожидании смерти и нового возрождения-реинкарнации, места эти почти пустынны и оттого еще более загадочные и притягивающие.
А началось все с небольшого эпизода на пригородной фазенде - пресловутого садового участка, правда, не в шесть классических соток, а раза в четыре побольше. Рыболову, как известно, нужны черви для рыбалки. Вскапывая огород перед зимой, я занимался одновременно и добычей насадки. И никак не ожидал встретить сопротивление пацифистки настроенной жены. "Как ты можешь их, выползших на последнее солнышко, зверски отнимать от земли и потом отдавать на съедение этим рыбам?! Таких беззащитных, нежных, доверчивых? У них же дети, наверное, есть!.." - прозвучало для меня, как гром с неба...
Признаться, я никогда не думал о червях в таком странном аспекте. И чуть не смалодушничал, ошарашенный новой постановкой вопроса. Что-то даже вроде угрызений совести шевельнулось в моей душе, когда я представил себе этих тоскливо ползающих сирот-детишек, ждущих пап и мам в своих уютных норках. Это было наваждение, и моя рука слабо упала вниз, выронив земляного доверчивого червя. Но тут же, вернувшись в суровую реальность, я подобрал удирающего червяка и цинично бросил его в банку. На что опять прозвучали упреки в садизме и жестокости. После чего особь Lumbricina, проклятый(ая) гермафродит, снова вернулся на грешную землю, выпущенный на волю женой.
Оставшееся время вскопки превратилось для меня в сущий ад. Мне приходилось исподтишка выдергивать червей из комков и, пока жена не видела, бросать их торопливо в банку, которую я начал прятать под пучком ботвы. Если меня заставали на месте преступления, то червяк получал свободу, а я - очередные упреки и шантаж: мол, вечером никакого пива, а тем более - водки с устатку. Рыбак меня поймет.
Червей я все же накопал, преодолевая тяготы и лишения, о которых я уже говорил, и вечером был на реке. Целью моего путешествия был налим. Рыба странная, поскольку является единственным пресноводным родственником трески и любит самую что ни на есть студеную хмарь и ледяную воду. Любая другая уважающая себя рыба в это время взбивает подушки и готовится к зимней спячке. Налим же бодр и хищно коварен. Пользуясь беспомощным состоянием сонных рыб (почти по уголовно-процессуальному кодексу), усатый хищник, лениво и не торопясь особенно, просто открывает пасть и дает себе лишь труд заглотать жертву-сомнамбулу, вяло шевелящую плавниками.
Кроме своих странностей, налим сладок и наварист в ухе. Особенно вкусна его печенка, большая несоразмерно и нежная, словно тающая во рту. Оттого и желанна добыча.
По дороге к налимьей яме я, время от времени, хлестал сонную воду спиннинговыми забросами. Вот блесна взмывает над рекой и падает в черную круговерть омута. Бульк!.. Раз-два... десять... двадцать. Наконец обманка на дне. Это видно по ослабшей леске. Пора...
И я начинаю подматывать леску. Блесна, повинуясь неровной ступенчатой подмотке, приближается к берегу, выныривает из черноты ямы, и, словно пугливая белая рыбка, переваливаясь с боку на бок, скользит около гривы шелковника-тины. Потом проваливается вновь в темную глубину и блестит уже на белеющей песчаной косе, завершая свой пустой путь.
Вдруг я замечаю две стремительные тени, провожающие блесну. Но ход обманки уже закончен, она почти у моих ног, и рыбины, увидев меня, резко отворачивают и растворяются в глубине. Обидно... Что вызвало подозрение хищника, и почему не случилось хватки - спросить бы рыб. И такие выходы-имитации происходили не раз в русле реки. Щука почему-то отказывалась брать блесну. Но едва я вышел на берег старицы, заросшей по берегам шиповником, а в воде - кувшинками, еще не упавшими на дно, последовала уверенная хватка. И рыбина оказалась в рюкзаке, ворочаясь тяжело в полиэтиленовом пакете.
Дальше ноги зашагали веселей. К тому же яркая и тихая красота золотой осени царила окрест. Вечерний свет лежал на купах берез и дубняков, выделял контрастно тени и резко очерчивал сухостоины. В прозрачном воздухе присутствовала горечь увядания и одновременно - свежесть холодных трав, тронутых вечерней росой. Пахло еще студеной водой, высветленной до слезной прозрачности. Где-то слышались осторожные шаги, треск сухой ветки, а потом вдруг словно стадо прошло по лесу. А это, похоже, и было стадо. Вот кто портит, оказывается, тропу!
Местами я обходил ее по травянистым обочинам, а то и на взгорки приходилось карабкаться, чтобы пройти по ровному месту, а не по рытвинам и сыпучим холмикам ноги ломать. Кабаны... Свиньи в прямом и переносном смысле. Ведь, копнули бы в низинке, под дубами. Там и желудей хватает и корешков. Опусти только рыло свое загребистое ненасытное. Нет, надо путь испортить рыболову и охотнику. Чего уж искать на притоптанной тропе?
Потом только дошло до меня: хорошо диким семьям здесь в пустынном одиночестве, оттого и путь рушат перед человеком. Не ходи, мол, наши эти места, меченые и для любви, и для вольной жизни, и для выгула детишек-поросяток. Умные, черти. Живут ведь почти с городом рядом.
И уток здесь уйма. И, как оказалось, бобров. Это надо же, такое дерево обточить! Человек не обхватит...
Почти успел я заснять очень крупного бобра, плывущего по реке, но пока приближал его зуммом, успел нырнуть, осторожный. Они же, бобры, видимо, и соорудили на яме, к которой я шел, плотину, не сразу узнаваемую именно как сооружение. Сначала мне думалось, что это в узком месте нанесло плавника и бревен-плывунов большой водой. Но, если приглядеться, можно определить умную организацию работ и правильную конструкцию сооружения. Оттого и яма стала широка, насколько может быть она широка на малой реке.
Вот я и на яме. На воде расходятся круги от жирующей уклейки. На отмели, заросшей тиной и травой, окуни еще гоняют серебристую мелочь-верхоплавку. Тишина. Лишь ворон роняет с высоты свое печальное "крон...", и гудит вдалеке шоссе.
Начинаю готовить свои снасти для ловли налима - закидушки. Путаясь, разматываю леску с мотовилец, раскладываю кольцами на песке, наживляю мочками червей, резаной рыбкой-сорожкой, дольками ерша. Все эти деликатесы для осеннего налима привезены с собой, пойманы были рыбки заранее.
Как-то неожиданно быстро наволокло тяжелые серые тучи, упали сумерки. Ночь пришла чернее черного. И я, уже в темноте, начинаю готовить ночлег. Спать не собираюсь - надо ждать поклевку налима, и поэтому просто развожу костер из мелкого сушняка и долго грею песок сильным огнем, гудящим и пускающим в небо искры. Затем костер отодвигаю, и на его месте убираю все угольки, а потом настилаю прутья, и на них - сухую траву, почти мягкое сено. Получается мягкая лежанка с подогревом снизу.
Рядом полыхает костер. Вскоре добавляю в него три тяжелых и сухих бревна - друг на друга. Между плотно лежащими бревнами тяга не сильная, хотя и регулировать ее можно, отодвигая бревна. Жар от такого костра из дубов - медленный и сильный. По-сибирски этот медленно горящий и жаркий костер называется "нодья". Всю ночь могут тлеть тяжелые дубовые кряжи, словно печка...
Все время прислушиваюсь к звукам ночи, а вдруг зазвонит, забренькает колокольчик. Да, колокольчики время от времени встряхивались и слегка позванивали. Но на крючках сидели лишь сопливые ерши, ощетинившиеся до состояния колючих комков, "отдавающих честь" хвостами набок. Ершей я сразу насаживаю на закидушки. Налим - любитель этих бойких рыбок. Сладок для него вкус ерша, хоть и упорист и не проглотист последний со своими колючками. Но налим, бестия, приноровился как-то ловко укладывать эти иголки-колючки, чтобы не пораниться.
Налимьих хваток я так и не дождался, хоть и просидел ночь у костра в чутком бодрствовании. Видимо, не стало здесь налима, или выбили его "охотники" с электроудочками. Хищники без совести...
Утро пришло опять ясное, с чистым прозрачным небом и седым инеем на траве. Открылось золото листвы, вначале блекло и робко, но с загоревшимся солнышком вспыхнула листва желтым и красным яркоцветьем.
И тут вдруг просела леска закидушки, а потом подкинуло ее кверху. Набатом ударил и зазвонил латунный колокольчик. Поклевка! Подбежав к закидушке, быстро выбираю леску. На ней что-то упирается несогласно. Окунь! Не сказать, что матерый горбач, но граммов на триста потянет. Взял, полосатый, на живую уклейку, которая, видимо, зацепилась каким-то образом, села на крупный крючок с червяком, приготовленный для налима. А тут и окунь жадный не удержался при виде нежной уклейки на крючке. И тоже - в садок.
А я достаю телескопическое удилище, насаживаю на мелкий крючок-заглотыш кусочек червяка и ловлю верхоплавку-чику с уклейкой. На пойманных рыбок время от времени клюют окуни: поменьше первого, но вполне достойные для поздней осени рыбки. Не удалась ночная налимья ловля, так хоть здесь душу отвести!..
Александр Токарев, г. Йошкар-Ола
Фото автора