Эпизоды лета

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола

Хитрые кружки

Часа два хлестали мы блеснами неподвижную гладь водохранилища, но все было напрасно. Шука не брала. То ли оттого, что вода высветлилась до ручьевой чистоты, и блесны в ней горели жарким огнем, а может быть, по причине появления по ночам полной луны рыба отвергала наши обманки. Словом, рыболов всегда найдет достойное объяснение своей неудаче.

И тут Николай, с которым мы познакомились на берегу, достал вдруг из-под лодочной скамейки капроновый кан. В нем плескалась вода.

– Кружки есть? – спросил он, открывая посудину.

Я отрицательно мотнул головой и заглянул в кан: там плавали мелкие рыбешки.

– Карасики, – пояснил Николай. – Перед рыбалкой сынишка надергал в луже у дома в деревне. На всякий случай брал с собой. Сейчас, может, и пригодятся.

Три кружка из восьми своих мне выделил Николай, а я, чтобы уж иметь пяток снастей, обломил с торчащего из воды дерева здоровенный сук, обстругал его и, располовинив на два ровных бревнышка, вырезал желобки для лески. Такие кружки-бревнышки мне уже приходилось делать. Выручали они меня и на озерах, и на Волге. Снасть простая: намотаешь на бревно леску с тройником и грузилом, насадишь рыбешку – и пускай по воде.

Кружки я предложил поставить на воложке, где глубина достигала десяти метров. Зимой здесь по свалам в глубину обычно выставлялись “щукари”. Снасти пускаем недалеко от края воложки на трехметровой глубине. Дальше к берегу тянутся бывшие заливные луга. Сейчас над ними полтора-два метра воды.

Закат уже алел над дальним березняком, стоящим в воде. С Волги изредка доносилось гудение моторки, и снова все замирало. Тихо было в этот вечер. Как-то нереальна была эта тишина недалеко от большого селения, где сейчас не лаяли собаки, не стучали топоры, молчали петухи и коровы. Без единого огонька нахохлились в стороне черные избы. Зона затопления – этому название.

Ветра почти не было, и наши кружки двигались, увлекаемые слабым течением. Красные их “шляпы” в вечернем свете на воде казались черными, не отличаясь от моих бревнышек по цвету.

Но что это? Засветилось белое пятнышко в кружках Николая. Спешно плывем туда и видим быструю раскрутку перевернутого кружка. Когда запас лески кончился, он вдруг накренился на один бок и быстро пошел в сторону ямы. Поймав беглеца, Николай выволок на леске небольшую щуку, взяв ее без подсачека, “за шиворот”.

– Первая, – улыбнулся он. – Вторая твоя будет.

Но опять загорелся белизной его кружок, и такая же щучка запрыгала в лодке. Дождавшись, когда Николай обживит перевернутые кружки, направляю лодку к своим снастям и переставляю их на шестиметровую глубину.

Закат быстро гас. На его алость наползали тяжелые дождевые тучи. Становилось душно, и мы начали собираться. Торопясь, сматываем кружки. Одно мое поленце оказалось без лески. Натянутая, она круто уходила в воду. Взявшись за нее, чувствую мертвый зацеп. Коряга...

В темноте я так и не видел вращения моего хитрого кружка. Подплывая к другому поленцу, мы вдруг услышали всплеск. Бревнышко, поднявшись одним концом, быстро закрутилось вокруг себя. Это видно по оставленным на нем коротким сучкам, которые ножом просто не удалось врезать заподлицо. Словно живое, бревнышко забилось на воде и неожиданно поплыло под лодку.

– Лови, Николай! – тянусь рукой под борт, но хитрый “кружок” уже скрылся, скребанул по обшивке лодки и показался с другой стороны.

Николай, выловив его, торопливо сунул мне леску:

– На, упускай сам, чтоб потом...

Он не договорил, но я его понял. Обидней бывает, когда твоя потенциальная добыча уходит из чужих рук. Тогда кажется, что сам бы ты точно поймал.

Удивившись неожиданной тяжести, выбираю леску. Рыбина ходила у дна, упорно не желая подниматься наверх. Сообразив, что леска захлестнулась за корягу, перехожу с кормы на нос и пытаюсь сдернуть снасть. Пошло!

– Оп-оп, так-так! – колдует Николай в густые усы, сурово сдвинув брови и готовя подсачек. Плеснуло под лодкой и на черной воде забелело здоровенное брюхо. Одновременно над нами вспыхнуло и, чуть позднее, “треснуло” небо. В свете грозовых вспышек, словно выходец инферно, на нас лупоглазо глянул из подсачека ощетинившийся судачище килограмма на четыре.

Обратно мы плыли под хлесткими струями летней грозы.

Игры аристократов

Привольно на Большой Кокшаге у Красного яра. Хорошо здесь и весной, когда все расцветет, наполняется живительными соками и силой любви; и летом, когда теплый воздух почти осязаем, до того он насыщен запахами луговых трав и цветов; и осенью, когда усталые туманы ложатся на скошенные луга; и зимой, когда застывает черный лес, и лишь ворона одинокого печальное “крун” нарушает безмолвие реки.

Но я люблю бывать здесь летом. В летний полдень все словно засыпает в душном мареве, но едва налетит легкий ветерок, как заговорят, охорашиваясь зеленые дубравы, рябью покроется тихая речная заводь, заскрепит где-то дерево старческим фальцетом. И снова – лишь сонное жужжание пчел да вскипевшие пеной облака плывут нескончаемой вереницей.

Дневной зной царит в сосновом бору. Хрустит под ногами высушенный добела мох, на буграх жжет подошвы песок, а у реки хорошо! Прохладой веет от тугих речных струй, окаймленных осокой и желтыми точками кувшинок. Река, как живительная артерия, наполнена свежестью и движением. А по берегам ее в духмяном медовом аромате млеют луга, глухо шумят дубовые рощи, где находят свой приют кабаны.

Однажды довелось мне баловаться здесь веселой ловлей сорожки на перловку. Было жарко, и крупкой рыбы ждать не приходилось, хотя до нее, вроде бы, рукой подать: метрах в пяти от берега, на чистой песчаной отмели по кромке травы преспокойно стояли окуни, да что там окуни – окуниши! До локтя был самый крупный из них! С брезгливо отвисшей губой он чуть было не плевался, когда я подводил мормышку с червем или мальком, и очень невежливо показывал мне хвост.

Надежда оставалась на жерлицы. Пять штук выставил я с берега. Живцов в такую жару приходилось менять через каждые полчаса, и лишь к вечеру, когда на воду легли тени от деревьев, живцы ожили, заиграли по поверхности ямы, и тут же один из них был кем-то схвачен. Я даже не успел заметить, откуда вышел хищник. Леска с рогульки смоталась очень быстро. Короткий всплеск под берегом и... этим все кончилось.

Живец на месте, царапин – следов зубастой пасти щуки – нет. И такая картина повторялась раз шесть за утро. Рано утром хватки рыбы возобновились, но не то что поймать, а даже увидеть ее не пришлось – слишком быстро все происходило. Поскольку спиннинга у меня не было, пробовал ловить на специально оснащенную живцовую удочку. Но хищник явно меня видел, так как спрятаться было негде: рядом ни куста, ни дерева.

По осторожны повадкам рыбы можно было предположить, что у жерлиц проказничает крупный язь или голавль. Я долго был в недоумении. И лишь один раз успел заметить серебристую молнию, метнувшуюся к жерлице, где на тройнике рыскала мелкая сорожка. Но хватки не последовало. А потом на другой стороне реки начался знаменитый “бой” жереха! Ловить жерлицами этого аристократа было пустой затеей, оставалось лишь любоваться его охотой.

Гораздо позднее, приходя сюда со спиннингом, мне удавалось брать за утро на маленькую белую блесенку одного-двух шересперов-жерехов – речных снобов.

Островок

Если смотреть с высокого берега, на котором расположилась деревня Новотроицкие выселки, то взгляду открываются большие и малые острова. Это мелководная часть Чебоксарского водохранилища. В сенокос к островам, бывшим когда-то частью заливных лугов, нередко пристают смоленые лодки косарей. Завозят сюда на все лето и коров, где они пасутся вольно и без присмотра до самой осени, когда их заберут обратно, нередко одичавших, но большее время это пустынные места.

Островок, который мне приглянулся, мал для того, чтобы косить на нем траву, слишком мелко вокруг него и для ловли сетями.

Словом, как, наверное, считают местные жители, это пустой, никчемный пятачок земли. А мне он как раз и дорог своей безлюдностью. По окружности он закрыт густо разросшимися молодыми березками. Посреди этой естественной ограды открывается великолепная поляна, пестреющая луговыми травами и цветами. В знойный день, если лечь на ней, подставив лицо ветерку, можно подумать, что сладкая дремота застала тебя посреди пойменных лугов верховий Большой Кокшаги, где также неспешно плывут облака, сонно гудят в цветках пчелы, и столь же медово и остро пахнут луговые травы.

Этот островок не совсем простой. Ему обязаны жизнью люди – пожилые муж и жена из какой-то ближней деревеньки. Их лодку захлестнула и потопила волна во время сильнейшей грозы с ливнем. Они успели ухватиться за тонкий полусгнивший ствол дерева, торчащий из воды, но едва ли продержались бы долго. Когда я, преодолевая волну, добрался до стариков, они уже окоченели, и мне пришлось разжимать их одеревеневшие пальца, чтобы забрать тонувших в лодку. Здесь все было чудом: то, что мы с отцом оказались на островке в этот день, хотя собирались на лесное красивое озеро, щедро дающее желтоглазых окуней-горбачей; то, что я услышал их крики на расстоянии около полукилометра сквозь вой ветра и грохот прибоя; то, что мы втроем смогли добраться до берега на старой резиновой лодке, и пластмассовая лопасть весла обломилась уже у берега, а не на самой шири.

Приезжая сюда, я располагаюсь обычно на травянистом мыске со стороны Волги. Тут же рядом у ивового куста разжигаю костерок и обустраиваю ночлег. По кромке берега у меня вбиты крепкие ухватистые рогульки для удилищ. После захода солнца поплавки удочек начинают укладываться набок – это берет подлещик, а вместе с ним – густера и сорожка резко и верно хватают окунишки, утапливал поплавок или быстро волоча его в сторону. Та же повадка у небольших подъязков. Клюет и ночью. Если оставить крючки с насадкой в воде, то можно каждые десять минут доставать их, не подсекая, и снимать скользких колючих ершей. Но иногда удилище начинает кланяться, хлеща вершинкой по воде, и на леске упирается тяжелый сонный лещ за килограмм.

Утром задолго до рассвета начинается клев, но с восходом солнца поклевки становятся все реже и реже, затем прекращаются совсем. Тогда я сажусь в лодку и, словно Робинзон, начинаю оплывать свои владения. Подбрасываю насадку под кусты, свисающие над водой, или под бревна-топляки на смехотворно малую глубину не более полуметра. Если рыба стоит здесь, то немедленно под кустами или бревном закручивается бурун, поплавок бойко бежит в сторону, и серебристая, нередко крупная, рыбина упирается на леске.

Летние дни утомляют своей знойностью, монотонностью наката волн и гудения ветра. Я люблю вечера, когда в тихих водах застывает небо, не выцветшее и беспокойное, как днем, а зардевшееся, тронутое нежными закатными красками. Куда-то уходят облака, горизонт очищается, и тогда мир становится шире и спокойнее. Теплый воздух насыщен стрекотанием кузнечиков, которые есть и на моем маленьком островке. Это подтверждает подлинность и причастность лужка-полянки к настоящим лугам.

Наступает час ловли и тихого созерцания. И трудно объяснить, почему мне иногда хорошо именно одному. Приходящая легкая тоска, скорее, приятна сердцу. Она пощипывает какие-то спрятанные внутри тонкие струны, которые не звучат в духоте городских квартир.

Рыбалка круглый год № 14(100), 2006 г