Барин

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола

РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 8(118), 2007 г.

К Паленому яру выходили на моторе. Сабуров грузно сидел на корме и, держа на пределе ручку газа, и с явным удовольствием бросал "Казанку" в продолину наката волны. Лодка вихлясто заваливалась, а Сабуров насмешливо шлепал по спине своего попутчика, испуганно вжавшегося между бортами.

- Что, Гаврилыч, не наделал еще? Сейчас будет, штаны готовь!

И снова с веселой злостью налегал на ручку. Мотор, давясь натугой, выбрасывал белый бурун, а Гаврилыч вновь поспешно оседал, цепляясь за лавку.

- Техника военная, ого-го-го!.. - орал Сабуров.

Володька невольно усмехнулся: ребенок "здоровый".

В своей цигейковой офицерской шапке с болтающимися "ушами" ухмыляющийся и обветренный Сабуров походил на шпанского пацана.

- Володька!.. - и дальше что-то неразборчивое выкрикивал он сквозь рев мотора и, видя, что его не слышат, махал рукой: - Живе-е-м!

Река была в весеннем разливе. У высоких берегов бурлили мутные водовороты, в которые время от времени плюхался подмытый глинник. Болотистая низина на километры была залита талой водой, и лишь редкие верхушки кустов, еще покрытые пушистыми вербными шариками, выдавали присутствие береговой кромки. На волновой ряби лежал и дробился солнечный свет.

Ветер, пахнущий березовыми почками и мокрой корой, бил в лицо Володьке. Он чувствовал, как что-то настоящее, хорошее поднимается и теснится в груди. Здесь он не был с тех пор... А вот и он - Паленый яр. 

- Приехали! - Сабуров поддернул дымящийся мотор и поставил его на стопор.

Гаврилыч засуетился, перетаскивая вещи на сухую луговину. Володька сунулся было помогать, но Сабуров одернул:

- Не спеши. У нас тоже работенка будет, а Гаврилыч свое дело знает.

Гаврилыч взглянул на Володьку красными, слезящимися глазами и пошел к лодке. Был он худощав, в летах и как-то робок. Здороваясь поутру с Володькой, он не сразу решился пожать ему руку, а после рукопожатия кивнул, словно благодаря. В глазах его было довольство своей маленькой победой. Володьке тогда стало почему-то неловко. У Гаврилыча были странные уши - острые и большие, как у монстров из фильмов-кошмаров. Володька не знал, как себя вести с ним. Заговорил о предстоящей поездке, но разговор свелся лишь к односложным вопросам и ответам. Гаврилыч словно боялся его, Володьку, и, кажется, был рад, когда его оставили в покое.

Сейчас он, бодрясь, с торопливой умелостью вытаскивал мешки из лодки, но было видно, что ему тяжело.

Поставив несколько жерлиц на хищника, Сабуров и Володька вытащили лодку и расположились на песчаной косе у затопленных кустов. Вода здесь шла в обрат, юлила воронками и была неспокойна, словно кто-то шевелился в ней. От этого непонятного движения вздрагивали и кусты, кланяясь по сторонам.

Снасти были простые: обычные поплавочные "телескопы" с червяками-подлистниками на крючках. Но, идущая на нерест сорога, брала жадно и крупностайно. Всплеск - и тяжелая рыбина, мерцая старым серебром боков, гнула удилища и неистово билась на воде. Сабуров, высунув язык, выводил сорогу и брал ее в подсак, оглядываясь на Володьку и захлебываясь наивной и искренней радостью.

- Нет, ты видел?! Видел, а, как я ее?! Вот она, сорога-то волжская, икрой набитая по рыло! Хорошо, а, Володька?!

Но тот, сам увлеченный, видел лишь поплавок, то и дело исчезающий в неспокойной воде.

Но вскоре этот яростно-жадный клев, пусть и крупной отроги, превратился для них в монотонную работу. Слишком было все просто. На каждом забросе - поклевка, и рыбина в садке.

Смотав снасти, Сабуров и Володька подгребли на веслах к стоянке. На луговине пылал костер. Гаврилыч хлопотал у маленького раскладного стола: резал хлеб, ветчину, открывал тушенку, что-то мешал в дымящемся котелке. На столе стояла бутылка коньяка. В стороне потно поблескивали еще несколько бутылок с незнакомыми Володьке этикетками. Сабуров толкнул Володьку в бок:

- Я тебе говорил, что Гаврилыч дело знает, а?

Володька промолчал. Вернувшись к лодке, он подтянул ее и прихватил цепью за куст.

- Вода прибывает, - коротко пояснил он.

Володьку сковывала неясность, двусмысленность своей роли здесь. Вот он ведь, Сабуров, тот самый бывший начальничек, властный и циничный, но сейчас почему-то более понятный, жадно вдыхающий, как и он, Володька, влажную прель весеннего ветра, словно ребенок, забавлявшийся с лодочным мотором, там, на подходе к Паленому яру. Если бы так, по-хорошему, но у Володьки почему-то вертелось в голове: "барская охота"...

Дорог был Шустову путь сюда по разлившейся реке, знакомы места, где он бродил когда-то, отпиваясь с усталости березовым соком, скрадывал глухарей, спал у смолевого, жарко тлеющего пенька, ловил на спиннинг тяжелых золотистых щук, принимая хозяином туманные рассветы. А сейчас зачем он здесь?

- Владимир, коньяк портится! - крикнул от стола Сабуров, заваливаясь на еловый лапник, приготовленный Гаврилычем. - Давай сюда!

С коньяка Сабуров заполыхал лицом, разомлел. Хрустя свежим огурцом, он подмигивал веком и толкал Володьку в бок.

- Шуст, не куксись! Но порти свидания с этим! - Сабуров широко повел рукой. - Эх, Володька, дом здесь поставим,  лодки, причалы, сауну, курочек расплодим!

Он немного картавил, и "курочки" звучали у него мечтательно нежно, словно Сабуров уже сейчас хрустел куриным крылышком.

Володька напряженно хохотнул в воротник. А Сабуров, погрозив ему толстым пальцем, продолжал:

- Ты у меня в чине будешь, лесничим там или управляющим, это решим. С иностранцами дружбу заведем, охотой будем ублажать, рыбалкой. Так что, брат, вспомнить придется, чему в школе учили: гуд бай, хау ду ю ду и прочее языколомательство. Переводчицу к тебе приставлю с длинными ногами. Да, может, ты толстых любишь, чтобы попка в ямочках? Ладно, не стесняйся, шучу. А Гаврилыча к хозяйству определим. Как ты, Гаврилыч?..

Старик поспешно отдернул руку от куска ветчины и закивал.

- Знает порядок! - подмигнул Сабуров и, придвинувшись к Володьке, зашептал спиртово-жарко в его ухо: - Я ведь его на помойке подобрал, когда он в какой-то дряни копался. От похмелья до похмелья жил старик, на пустых бутылках и воровстве. Мелкий мужичишко, ломаный по зонам, но предан мне, как собака. Благода-а-рен...

И вслух забасил покровительственнее:

- Не суетись, Гаврилыч! Давай-ка по маленькой!

Он развеселился. Вскоре на луговине стало бестолково шумно. Володька вдруг понял, что Сабуров совершенно простой и милый человек. Как же он раньше этого не видел? Жизнь стала понятной и легкой до смешного. Все образуется. Барская охота? Чушь! Хозяин должен быть везде, а как же?..

Им захотелось на простор, к Большой Воде. Заведя мотор, они восторженно-хмельно резали мутную волну, кружа по заливу и с ревом врываясь в протоки. Сняли с жерлиц желтобрюхую щуку килограмма на четыре и налима, взявшего почему-то днем на живую сорожку. А потом вернулись на берег.

Сабуров, посадив Володьку рядом с собой, горячо втолковывал ему план обустройства своих угодий, время от времени сгребая со стола наполненные стаканы.

Гаврилыч чего-то рассказывал, захлебываясь скороговоркой:

- ...А он мне и говорит: "Не твоего ума это, Алексей Гаврилыч!" Не твоего ума?! Да я, если хотите знать, не таких обламывал! Я...

В жаркой этой бестолковости было уютно всем. Хороший коньяк грел изнутри, давая иллюзию легкости, собственной значимости, силы.

Гаврилыч, слегка пошатываясь, отошел в кусты и там, испуганно вскрикнув, заплескался в воде.

- Чего ты? - лениво повернулся Сабуров.

- Вода, братцы! Так и подступает! Кругом вода!

- Ладно-ладно, Гаврилыч! Не паникуй! Лодка есть. Да и не пойдет вода дальше. Все весны здесь сухо было.

Они еще пили, накрывая первую легкую захмелелость мутным озлобленным перебором, который так свойственен русскому человеку.

Володька потом вспоминал, что Сабуров заставлял Гаврилыча плясать и прыгать через костер, и он... Володька смеялся, показывая пальцем на бедного старика. Еще он помнит чувство ожесточенного превосходства над Гаврилычем. Это стайное чувство, когда люди, объединившись, находят в травле одного беззащитного теплую сродственность, было тогда в Володьке.

- Пляши, Гаврилыч! Ай-ду-ду-ду-ду!..- желтозубо скалился Сабуров, ломая в кулаке сухую ветку, и Володька, заражаясь его злобной радостью, хлопал с остервенением в ладоши.

...Володька проснулся от холода и чувства какого-то страшного омерзения. Что это было? Луна бледно проглядывала сквозь легкую морозистую дымку. У тлеющих углей кострища разметался на лапнике Сабуров, рядом с ним клубком свернулся Гаврилыч. Из-под старой кроличьей шапки виднелось его острое большое ухо.

Володька тяжело сел и чуть не застонал от навалившегося тоскливого стыда, невозвратности того, что уже было.

Шустов подошел к лодке. Она была на плаву. Вода поднялась почти до кострища, плескалась с другой стороны луговины, далеко отделяя стоянку от высокого коренного сосняка. Луговина стала небольшим островом.

Сжимая кулаки, Володька стоял над Сабуровым и тупо смотрел на его плотный бугристый затылок: "Ударить? Слаб в коленях... Ладно, захочет, доберется по косе, плавать умеет, недалеко"...

Горько усмехнувшись, он подошел к костру, налил полный стакан коньяка, залпом выпил, плюнул, сморщившись, и обтер губы. Потом взял застонавшего Гаврилыча на руки, как ребенка, и отнес в лодку.

Мотор плюнул выхлопом и застучал на малых оборотах. Отъезжая, Володька обернулся и увидел, как над костром заклубился белый пар. Вода прибывала...

Александр Токарев, г. Йошкар-Ола

РЫБАЛКА КРУГЛЫЙ ГОД № 8(118), 2007 г.